Литература как опыт, или «Буржуазный читатель» как культурный герой

Могло ли быть иначе? Уитмен был внуком фермера и сыном плотника, формальное школьное образование прервал в одиннадцать лет, то есть правилам изящной словесности никогда всерьез и не учился. Впрочем, он много читал, тонко чувствовал действия слов и любил задумываться над ними. Ранние (1840-х — начала 1850-х годов) записные книжки фиксируют почти детское удивление, сохранившееся у очень взрослого уже человека, перед способностью образной речи глубоко и непредсказуемо затрагивать читающего. В качестве выразительного примера можно привести легендарное высказывание Уитмена, описывающее его собственное становление как поэта: «Я закипал, закипал, закипал — до точки кипения дошел благодаря Эмерсону»[219]. Эффект от чтения (в данном случае эмерсоновских эссе) здесь равносилен тотальному преобразованию жизни читателя, и это для Уитмена — не побочное и случайное, а определяющее свойство литературы. Литература для него — не тексты, а осуществляемые ими действия, подразумеваемые ими формы человеческого присутствия и отношений друг с другом[220].

Осязание словом

Из форм чувственного взаимодействия с миром осязание представлено в «Песне о себе», если не всего обильнее, то всего подробнее — с прокламации наготы и полнейшей уязвимости поэма, по сути, начинается: «I shall go to the bank by the wood and become undisguised and naked». Осязание «демократичнее», чем зрение и слух, в том смысле, что касание по определению взаимно: можно смотреть из укрытия и слышать, не будучи слышимым, но касаясь кого-то или чего-то, мы одновременно и неизбежно сами воспринимаем касание. Сравнительно со зрением и слухом, это чувство всегда считалось «низким», наиболее «бренным» и наименее «духовным», но именно этим оно Уитмену и интересно. Опять-таки в отличие от зрения и слуха, осязание различает свой объект лишь на кратчайшей дистанции: познание мира «наощупь» похоже на путешествие по незнакомой местности пешком — это приключение ежесекундного непредсказуемого взаимодействия со средой.

The press of my foot to the earth springs a hundred affections
They scorn the best I can do to relate them…

Простейшее действие ходьбы здесь принимается как модель смыслообразования. Слово «foot» в прямом значении — стопа ноги, а в метафорическом — мера длины, в частности и длины стиха. Но в данном случае это плоскость соприкосновения с землей, тактильного контакта, в котором рождается новое отношение с миром, насыщенное эмоциональной энергией (The press… springs a hundred affections) и упорно сопротивляющееся вербализации (возможности его «рассказать» — to relate).

Свернутый в первой из двух строчек комплекс метафор передает эластичность, пружинистость здоровой походки, а также более общее свойство опыта — любого вообще, включая опыт литературный: в глазах Уитмена это всегда взаимообмен, действие, в которое участвующие стороны вовлечены равноправно и обоюдно[221]. Собственное существование лирический герой «Песни о себе» переживает как «медиумическое» — непрерывную циркуляцию одушевленной материи, которая сродни влаге: то течет, то испаряется, то вновь выпадает дождем или росой:

The fluid and flowing character exudes the sweat
of the love of young and old,
From it falls distill’d the charm that mocks beauty and attainments,
Toward it heaves the shuddering longing ache of contact.

Слово affection в первой из приведенных выше цитат и слово love во второй подразумевают любовное, внимательное, заинтересованное отношение. Отвечающие ему (и выражающие его) внутренние действия описываются у Уитмена целой цепочкой синонимов: воспевание, прославление, восхищение, поклонение, ласкание (caressing, doting, loving, admiring, adoring, worshipping, celebrating, singing etc.). Речь идет о творческой эмоции, которая имеет состав одновременно чувственный и духовный, — и не так удостоверяет наличие ценности в вещах и лицах, к которым цепляется без разбора, как создает их ценность. Можно спросить: в чем смысл знаменитых уитменовских «каталогов» — длиннейших перечислительных пассажей, то и дело обрушиваемых на читателя ранних поэм? Они суть демонстрация того, что любой акт, момент, предмет, став предметом внимания, любования, наслаждения, становится и своего рода «поэмой», а также потенциальным источником откровения. Этот старательский опыт поэта может и должен быть разделен его читателем.

Увы, сравнительно с силой и изобилием чувственно-эмоционального опыта, речь, риторика «худосочны» и слабосильны. Поэтому Уолт Уитмен мечтает о «других» словах, которые, в отличие от обиходных, были бы элементарны (elementary) и вещественны (substantial), непосредственны и неотразимы в своем воздействии, подобно стихиям или телам: