Литература как социальный институт: Сборник работ

Наконец, нет «академического» Фолкнера. Том в «Литературных памятниках» – ему не замена, хотя и близок по некоторым характеристикам. Для того чтобы оценить различия (о сходстве говорилось выше), сравним фолкнеровский том, например, с «Письмами русского путешественника» в той же серии. Различие первое: данное издание Карамзина существует одновременно с другими, более широкими по адресации изданиями и на фоне их, «Собрание рассказов» Фолкнера в книжной культуре уникально, их можно прочесть в этом виде лишь в данном издании. Иначе говоря, на нем сходятся самые различные по объему и установкам читательские аудитории. Или, говоря социологически, ценности группы инициаторов образца оказываются не поддержаны другими группами и слоями, которые обращаются к другим изданиям того же текста, а законсервированы, контролируемы через определение тиража, формы издания и т. д. (что, собственно, и создает дефицитность книги). Этого расширения авторитетности Фолкнера (и выдвигающей его как один из своих символов группы) нельзя, отметим, достичь простым увеличением тиража «Литературных памятников». Позволив себе игру слов, скажем, что тиражи Толстого в «Науке» должны быть ближе к тиражам «Науки», чем к тиражам Толстого. Для дефицитных же томов серии нужно не увеличивать тираж (или делать не только это), а готовить другие и разные издания.

Различие второе: в томе Карамзина приведены печатные варианты. Тем самым текст представлен не как готовый, неизменный и однозначный результат, а как процесс создания его смысла и формы (в сопровождающих текст статьях указаны и истолкованы фазы и направления этого процесса, раскрыт их культурный смысл). Эквивалентом в фолкнеровском случае могли бы быть различные переводы одной новеллы (как это делается в стихотворных томиках серии) – разными переводчиками или в различных изданиях. Либо же комментированный Фолкнер на английском, подготовленный отечественными филологами. В принципе этот подход должен был бы доводиться до уровня рукописей – черновых вариантов и т. д., но с авторскими рукописями отечественные зарубежники не работают. Результат – понимание литературы как «готового продукта», отсутствие текстологического «сознания» и текстологической работы (соответственно – проблем критики и реконструкции текста и др.). Между тем стоящий за текстологией тип отношений к культуре определяет работу современной филологии как науки и крупнейшие достижения отечественной русистики последних десятилетий, уровень подготовленных и осуществленных специалистами публикаций и т. п.

Различие третье: в примечаниях к Карамзину вводится богатейший контекст интерпретации книги – отечественный и зарубежный исторический материал, открытие, обнародование которого – авторское достижение Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского. При публикации зарубежных авторов подобные моменты вводятся, как правило, в реальном комментарии на полузаконных правах и часто в зачаточном виде. Расширение этой части издания авторитетных текстов значило бы опору на не столь широкие, но устойчивые и существенные в культурном отношении группы способных оценить подобные знания и проявить добрую волю к их освоению и переработке. Однако всегдашняя ориентация на более широкого читателя ограничивает возможности привлечения такого историко-культурного материала в сколько-нибудь значительном объеме (вплоть до вступления в силу издательских нормативов на объем справочного аппарата). В-четвертых же, – и это лишь частично намечено в аппарате карамзинского тома, но развито в других работах его комментаторов – в сопровождение такого рода изданий все чаще входит развитая история восприятия публикуемых произведений. Пока лишь начатая у нас так называемой функциональной школой в литературоведении, эта практика, укрепляющаяся за рубежом (рецептивная эстетика, эстетика воздействия), пока вовсе не коснулась работы отечественных зарубежников.