Литература как жизнь. Том I

Генетические проблемы не моего ума дело, но тема коснулась меня с литературно-иппической стороны. Кольцов в 1913 г. в журнале «Природа» поместил обширную статью «Мыслящие лошади», в 1914 г. вышла книжка его ученицы Надежды Ладыгиной-Котс «У мыслящих лошадей», та самая книга, которую Бабель взял почитать у наездника Щельцына и не успел до ареста вернуть. Подтверждением лошадиного мышления служила проделка изобретательного немца, будто бы научившего лошадь, орловского рысака по кличке «Умный Ганс», так сказать, разговаривать, посылая постукиванием копыт сигналы Азбуки Морзе (друга Томаса Пейна). Уже тогда чудо было разоблачено, и сама Ладыгина-Котц, правда, после кончины Кольцова, пересмотрела свои выводы о мышлении лошадей, чему Кольцов поверил не без внушения своей ученицы. Легенда об интеллекте непарнокопытного мыслителя продолжала жить, хотя величайшие всадники, масштаба Филлиса, были невысокого мнения о лошадином «уме», а психологи (скажем, международно признанный Лурия, живший на даче через реку от конного завода) не считали легко наблюдаемую смышленость животных мышлением. Уже в наше время в Америке была издана книга двух авторов с ревизией когда-то нашумевшей и тогда же вызвавшей недоверие истории Умного Ганса, с учетом новых данных о психике животных авторы книги сделали окончательный вывод: сенсационные выступления орловского рысака, выдрессированного немцем, были своего рода хорошо поставленным цирковым номером. В «Новом мире» на книгу откликнулся рецензией член-корр. АН СССР Китайгородский. Феномен Умного Ганса он определил чеховским словом «реникса» – если по-русски прочесть латинское чепуха.

Почему же нельзя ли было и образцовых советских граждан выводить, и рекордные урожаи хлебных злаков выращивать? При ограниченных ресурсах времени и финансовых средств выбора не существовало. Только или-или – избирательный метод руководства, получивший название сталинизм.

«Когда большевики пришли к власти, они сначала проявляли по отношению к своим врагам мягкость. […]Мы поняли из опыта, что с этими врагами можно справиться лишь в том случае, если применять к ним самую беспощадную политику подавления».

Сталин в беседе с Эмилем Людвигом.

Не находя, кроме строгости, доведенной до жестокости, другого способа решать проблемы в отдельно взятой социалистической стране, Сталин создал сталинизм. Но ограничиваться обвинением Сталина – оправдывать сталинистов, их оправдывают, дескать, слабы человеки, впали в «соблазны кровавой эпохи» и оклеветали, будто оклеветать, это всё равно что лишнюю рюмку себе позволить.

Оправдывают люди другого времени – не сталинского. Кто в сталинскую эпоху жил, тому известно: вели себя разные люди по-разному, если стремились к разным целям. У тех же, кто стремились к силе и славе, был один путь, как обрисовал Гуральник, – склока и донос, а сверху, по раскладке сил – оргвыводы и практические меры.

Сужу по испытавшим притеснения родственникам. Если мой отец и Дед Борис сумели уцелеть, то лишь потому, что не упорствовали, не ввязались в борьбу, а Дед Вася и вовсе придерживался тактики жука-богомола из «Приключений Буратино»: при нападении полицейских псов жук притворился сухим сучком.

Иногда Дед Вася всё-таки не выдерживал и вспыхивал. На прогулке в Парке Горького, которую он совершал каждый день, затесался в толпу, собравшуюся возле открытой сцены, над которой красовался ленинский лозунг «Искусство принадлежит народу». А на сцене шла показательная боксерская схватка. Зрители с замиранием сердца следили за ходом боя. Вдруг в тишине раздалось: «Народу принадлежит искусство бить морду». Публика в изумлении расступилась, но деда уже и след простыл. Другой случай, когда там же, в Парке Горького, в разговоре со случайным собеседником Деду Васе наступили на любимую мозоль – похищение большевиками у эсеров программы по крестьянскому вопросу. «Это в истории партии признано!» – выкрикнул дед. Не поверивший собеседник побежал в библиотеку, находившуюся тут же, недалеко от шахматной площадки. Дед его дождался, торжествовал победу, но дискуссии не продолжил – поскорее удалился. Срывы вызвались неутоленной жаждой политической борьбы, но обычно – молчок.