Литература как жизнь. Том I

Искалечивших научную карьеру моего деда-воздухоплавателя и прервавших редакторскую службу моего отца я знал лично, но ради типологии хотелось бы узнать, почему погиб Густав Шпет, дед моего друга, Лешки Шторха, жокея и художника, иллюстратора моих «лошадиных» книг. Лешка не знал, а теперь установлено: если филологи были погублены филологами, то философ-психолог от философии и психологии оказался отлучен философами и психологами[268]. Осталось узнать, усердствовал кто?

Не кровная месть требуется, не вендетта, нужен дополнительный ракурс во взгляде на борьбу сталинских времен. Биограф Шпета пишет: отстранили отработы. Отстранили, осудили, сослали, расстреляли. Но кто отстранил? Сталин снял трубку: «Отстранить»? А не позвонил ли кто-то или письмо (как однажды сделал Пастернак) послал, обратившись к вождю с просьбой: «Надо бы разобраться…» В письме Пастернака речь шла о театральных дрязгах, из-за которых не пошел «Гамлет» в его переводе. Могли просить вождя разобраться и в том, что происходит в нашей философии и психологии, почему субъективный идеалист и к тому же немец критически высказывается о советских ученых. И разобрались, но прежде, чем власти начали разбираться, ученые начали конфликтовать между собой. Так, поспорив с коллегами, Галилей в конце концов попал в когти инквизиции. «Шпет знал, что он непонят и непринят своими современниками-психологами», – сказано в биографии репрессированного ученого.

Обычно, по нашим понятиям, непонявшими и непринявшими должны быть люди безграмотные, карьеристы, приспособленцы, словом, сталинисты. Нет, выдающиеся ученые, цвет нашей науки, зная труды Шпета, предпочитали на него не ссылаться. И оказался Лешкин дед сослан? Не психологи и не философы сослали Шпета, они, подтверждая мнение Чехова об интеллигенции, губительнице себе подобных, исторгли его из своих рядов, а власть довела их дело до конца.

С Дмитрием Петровичем Святополк-Мирским был знаком мой отец, он начал писать воспоминания о нем, но время было ещё подцензурным и написать, как следует, было немыслимо, а писать хотя бы в стол не позволяло незнание истинных причин гибели Мирского.

Отсвет роковых обстоятельств, стоивших жизни Мирскому, мне попался у Иосифа Бродского в его прозаической книге «Письмо Горацию», очевидно, призванной вызвать у нас ассоциацию переписки Петрарки с Цицероном (или Одена с Байроном), так сказать, царь поэтов наших дней, подобно певцу Лауры, венчавшему на поэтическое главенство самого себя, тоже решил обратиться на тот свет за неимением достойных адресатов в земной юдоли. Говоря о своем любимом английском поэте Уистане Хью Одене (который адресовался к Байрону, а его самого, Одена, зоилы называли «худшим среди знаменитых поэтов»), Бродский вспоминает, как он впервые прочел переводы из Одена в антологии «Английской современной поэзии от Браунинга до наших дней». «“Нашими”, – продолжает Бродский, – были дни 1937 года, когда этот том был издан. Нет нужды говорить, что почти все его переводчики вместе с редактором М. Гутнером вскоре после этого были арестованы и многие из них погибли»[269].

По-моему, напротив, есть нужда говорить о репрессиях, обрушившихся на тех, кто принял участие в антологии: одна из тех, вроде бы ясных ситуаций, которые на самом деле вовсе неясны. Редактором-составителем антологии Бродский называет Гутнера, очевидно не зная о том, что я слышал от отца: Михаил Гутнер – подставное лицо, составил антологию Мирский. С его арестом на титул поставили Гутнера, однако это не защитило антологию от губительных последствий. За что же в самом деле покарали переводчиков вместе с псевдосоставителем? Пока могу указать лишь на один факт: в антологию включены поэты, известные своим антисемитизмом, в том числе, боготворимые Бродским – Оден, тогда ещё не перешедший от анти к филосемитизму, и стойкий антисемит Элиот, который сделался идолом Бродского, и даже свою Нобелевскую речь Иосиф Александрович произнес, развивая мысль Элиота об ответственности поэта перед языком (Элиот развивал Валери). Мимолетность моих встреч с Бродским не дает мне оснований строить догадки о его выборе достойных подражания поэтов, но не вижу у него заинтересованности выяснить, кто кого преследовал и почему. Похоже, о причинно-следственных связях, нет нужды говорить.