Литература как жизнь. Том I

Тогда же в Америку приехал Димка, академик Арнольд Владимир Игоревич. Узнал я о его визите из газет. Прибыл он и едва… не утонул. Он был спортсменом, и если математическая задача не решалась, он шел на лыжах десять километров, если всё же не решается, шел двадцать, дистанцию увеличивал до тех пор, пока не будет решена задача. По прибытии в Америку, ради решения какой-то задачи, Арнольд решил переплыть залив, на берегу которого стоит Сан-Франциско, а мост у Золотых ворот соединяет полуострова. Димка бросился в воду под мостом и его стало уносить в открытое море, с трудом его выловили. Димка побывал на занятиях и увидел, что вместо изучения предмета предлагается нечто иное. В российской прессе было помещено интервью с ним, где он выразил удивление: «Откуда же у американцев берутся прекрасные математики, если в Америке преподают математику из рук вон плохо?». У меня, мне казалось, уже был ответ на подобный вопрос, и я написал Димке письмо. Написал в математический Институт Стеклова, где он числился, а нашло его мое послание в Париже, с ним успел увидеться брат Сашка, он ездил на конференцию и потом мне рассказывал, что Арнольд вспоминал наши с ним магнитогорские времена, когда он объяснял мне таблицу умножения.

Было бы странно думать, будто в Америке нет умеющих работать или же исчезли энтузиасты-читатели. Большая страна, в ней есть всё, в том числе, возможность получить прекрасное образование. Но надо следуя Теннисону: «Бороться, искать, найти и не сдаваться!». Преимущества американской системы обучения таковы, что позволяют делать постепенный выбор, где учиться, у кого учиться и чему учиться, какие и когда брать курсы. Можно делать перерывы и возобновлять занятия, записываться в классы к преподавателям, у которых есть, чем поучиться. Чтобы преимуществами воспользоваться, нужны… деньги? Деньги в Америке нужны на каждом шагу, но, главное, нужны большие способности, большое, очень большое желание, какое обычно есть у тех, кто и наделен способностями. Необходимо стремление добиться своего, а у многих оно ослаблено.

Мы с женой бываем на лекциях сына, читающего курс генетики в Беркли. Этот филиал Университета Калифорнии считается лучшим государственным учебным заведением, и, само собой, студенты, уж конечно, должны хотеть учиться. Усаживаемся мы в последнем ряду аудитории на триста человек в форме амфитеатра, сидим на верхотуре и наблюдаем за соседями, и я вижу ещё одну иллюстрацию к моей настольной книге о неумении и нежелании уметь. Во время лекции молодые американцы забавляются переговорами на электронных машинках. Лектор некудышный? О нет, ему внимает остальная часть зала, в рядах партера, что заняты студентами из дальневосточных азиатских стран. Состоялся у меня спор со студентами, уверенными, что «азиатам» предоставляется фавор. Какой же фавор, говорю. когда они прилежнее учатся и лучше сдают экзамены? «Ну, – возразили, – это ваше мнение!»

«Что такое Гарвард? Это – Адельфи в штате Массачусетс».

Лозунг ректора-консерватора.

Ректор называл себя «скрытым Сталиным», его попытка терроризировать либерально настроенных преподавателей терпела одну неудачу за другой. Преподаватели, заодно со своими студентами, не хотели ж… драть. В первый год моего именного профессорства студенты на торжественной выпускной церемонии при поддержке преподавателей освистали ректором приглашенного почетного оратора, им был Дик Чейни, в то время Министр обороны. Во весь срок моей стипендии внутренняя борьба уже не прекращалась, в конце концов на очередной церемонии освистали самого ректора, и прервалась связь с Фондом Олина. Моя должность в Адельфи зависела от субдсидии Фонда Олина, стал я почасовиком, а затем подал на конкурс в Колледж Нассау, куда в конце концов и перешел на постоянную должность.

Права занимать должность в таком колледже у меня не было. Не годился? Наоборот, слишком годился, если судить формально по ученой степени, был сверхквалифицирован, а за нарушением табеля о профессиональных рангах следят строго. Если бы не поддержка, оказался бы я на улице. К счастью, авторитетный профессор из Адельфи, который услыхал от меня имя Печерин, обратился к ректору колледжа, Костя Каллаур обратился к Заведующему английской кафедры, а я в разговоре с заведующим, чтобы правильно произнести его имя, довольно трудное, упомянул его однофамильца – забытого шотландского классика, о котором я написал для нашей «Истории всемирной литературы». Заведующий благоволил мне до такой степени, что в конце моей преподавательской карьеры готов был дать мне спецкурс «Лошади в литературе», но в ту пору у меня усилились стенокардические схватки и пришлось уходить на пенсию.