Литература как жизнь. Том I

Массовая эмиграция, движимая желанием лучшей жизни, началась волнами со второй половины девятнадцатого столетия. Первая, не всегда упоминаемая, волна нахлынула на Америку в конце XIX века и состояла преимущественно из мелких торговцев и земледельцев. Привезли они с собой богобоязненность, трудолюбие, высокоурожайную пшеницу и бублики, что со временем завоевали Америку, потеснив пончики, впрочем, и пончики, как и штаны из плотной парусиновой ткани, известные всему миру джинсы, оказались усовершенствованы смышлёными и работящими российскими эмигрантами первой волны – евреями, украинцами, белорусами и русскими.

«Мост построил инженер из России», – сказал американец, который в 1969-м вёз нас с доктором Шашириным из аэропорта через мост им. Вашингтона. Американец не помнил, а я тогда и не знал имени инженера Моисеева. Бывший студент Балтийского Технологического Института, один из немногих людей с образованием, попавших за океан в составе первой волны, он построил в Америке пять мостов на Восточном побережье, затем был приглашен на Западный берег консультировать строительство знаменитого моста у Золотых Ворот.

Много образованных было во второй, послереволюционной волне, и больше русских, хотя русские составляли и составляют меньшинство эмигрантов из России. Меньшая по размеру, вторая волна произвела за рубежом наибольшее влияние, поэтому её иногда называют «первой». Эта волна принесла за океан опытных специалистов и внесла в американскую науку и культуру вклад обширный настолько, что американские артисты, в особенности музыканты и танцоры, чтобы иметь успех, стали брать русские псевдонимы, над чем посмеялся Фред Астер в кинофильме «Давай спляшем».

Немало школ, в широком и узком смысле, было основано эмигрантами второй волны. Это научные направления, как математическая школа Тумаркина, из которой вышел создатель кибернетики Норберт Виннер; популяционная генетика Добжанского, чьи труды американцы поставили в один ряд с «Происхождением видов» Дарвина; учебные заведения, как Балетная школа Иглевского или фортепьянные классы супругов Левиных в Училище Джулиарда. Поколения американских инженеров прошли курс по сопротивлению материалов у Тимошенко, либо учились по его учебнику. У моего американского свояка я спросил, говорит ли ему что-нибудь имя Тимошенко. Эксперт, определяющий устойчивость зданий в предвидении землетрясений, смерил меня взглядом «Обижаешь!», подвел к полке с книгами в своем кабинете – там стояли труды Тимошенко, изданные в серии «Классики науки». Детская американская классика, книги Э. Б. Уайта, стали известны у нас, но наши читатели едва ли знают, что самая известная из этих книг «Паутинка Шарлотты» была вдохновлена трудами Александра Петрункевича, арахнолога-пауковеда, изучившего американских пауков настолько полно и основательно, что американцы именуют его «Паучьим Одюбоном», по аналогии с художником, запечатлевшим птичье царство Америки.

Сбиваясь со счета, забывают в самом деле третью волну, состоявшую из лиц, перемещенных после Второй Мировой войны, депатриантов-депистов, опасавшихся возвращения в Советский Союз. Эмиграция сторонилась их, принимая за пособников нацизма. «Это же депист!» – приходилось слышать предупреждение, если руку я протягивал тому, кто не заслуживал рукопожатия. Только неведение и случайность спасли меня от несмываемого позора при встрече с Борисом Андреевичем Филипповым, а этот русский, вопреки классификации Ханны Арендт, пример незаурядности зла. В биографическом справочнике о нем сказано: поэт, литературовед, востоковед, иллюстратор, издатель. Справочник вышел в 2005-м, и в нем не сказано то, что стало известно из архивных источников в 2012-м: во время войны Борис Андреевич был, мало сказать, коллаборационистом – служил карателем. Того, очевидно, не знали Григорьев и Медиш, когда в 1990 г. познакомили меня с ним, автором предисловий к сочинениям Ахматовой, Гумилева, Ходасевича и Цветаевой.

Написанное Борисом Андреевичем о Константине Леонтьеве я читал и перечитывал: умно, умно и умно. О некоторых его личных особенностях меня предупредили: выдумывает, причем, правдоподобно, и сам верит тому, что говорит. Это по ходу беседы с ним я успел заметить. Борис Андреевич рассказал, что оказался у нас в лагере вместе с отцом Серго Ломинадзе. В лагере он действительно побывал, но Виссарион Ломинадзе, как я знал от Серго, успел покончить собой прежде, чем его арестовали. Оспаривать Филиппова я не стал, предложил ему написать об удивительной встрече и обещал показать Серго. Борис Андреевич написал, прислал и в свой текст даже еще деталей добавил, описывая, как заключенный Виссарион Ломинадзе выглядел. В конце нашей встречи Борис Андреевич мне сказал: «Уж очень строго меня не судите», что, я думал, касалось его устных рассказов. Но наша беседа могла завершиться рукопожатием, не произошло этого по чистой случайности.