Литература как жизнь. Том II

Полагать, будто роман перевезли за границу и западная публика стала им зачитываться, это всё равно, что верить, будто супружеские браки совершаются на небесах, а детей находят в капусте. Сейчас у нас звучат голоса, провозглашающие, что «Доктор Живаго» – значительнейший роман двадцатого века, что эта книга произвела переворот в литературе. К тем, кто это провозглашает, я обращался с письменными запросами: каковы источники и основания их суждений? Однако не получил ни одного ответа. А мне известно общеизвестное: зарубежная популярность «Доктора Живаго» началась с присуждения Борису Пастернаку в 1958 году Нобелевской премии и значительно возросла с выходом на экран в 1965 году сделанного по роману американского фильма. На роман и особенно фильм откликнулась публика, понятия не имевшая не только о русской литературе, но о России и русской революции. Для абсолютного большинства зарубежных читателей «Доктор Живаго» явился первой книгой о стране, написанной гражданином этой страны, той самой, с которой велась холодная война. Кто за рубежом читал в переводе «Доктора Живаго», как правило, не читал не только «Тихий Дон» и «Хождение по мукам». Не читал ни «Войны и мира», ни «Анны Карениной», ни «Братьев Карамазовых». Для этих читателей «Доктор Живаго» был первый прочитанный «руссан». В глазах неначитанных в русской литературе роман Бориса Пастернака представительствовал за всю русскую литературу, и всё, чем наша литературная традиция сказывается в романе Пастернака, нашло у зарубежной публики отклик. Запомнила же широкая аудитория роман главным образом по фильму, а фильм – по одной музыкальной мелодии. Уже более полувека живёт так называемый «Мотив Лары» и, я думаю, будет жить этот вальс французского композитора Мориса Жарра. И когда-нибудь, когда скандал вокруг романа и, быть может, самый роман забудется, любители, вслушиваясь в приятную мелодию, отыщут в справочниках, что это из музыкального сопровождения к фильму по «Доктору Живаго». В запоминающейся мелодии, мне кажется, залог относительного долгожительства, если не бессмертия, романа Пастернака, остальное пока ещё держится на подпорках пристрастий. Читатели-профессионалы, литературоведы и критики, специалисты, вовлеченные в критическую промышленность, которая перерабатывала литературу как сырье, в первую очередь руссисты и советологи сделали роман объектом «пристального прочтения»: в дело шло всё, лишь бы материал мог служить поводом для различных, подчас изощренных и весьма замысловатых истолкований. «Доктор Живаго» тут же был поставлен на поток: один за другим стали появляться «критические» разборы романа. «Критические» – в кавычках, в оценочном смысле критическими эти опусы не являлись, это было аналитическое вычитывание из романа, а иногда многоумное вчитывание в роман всевозможных символических значений.

Обширная, возникшая с тех пор, литература о «Докторе Живаго» представляет картину под названием «Чего и следовало ожидать»: погромная кампания вызвала антикампанию, столь же организованную. Если картинно представить происходившее, получится панорама величиной с творение Рубо, воспроизводящее картину Бородинского боя: толпа по всему полю на первом плане и в перспективе. Что касается собирательного «мы», грозившего мне вечной карой, то среди почитателей Пастернака повезло мне с одним исключением.

«Д. Урнову. См. IV – там вы. Радостное, радостное, радостное и Счастья, счастья, счастья. Тоби»

(“For D. Urnov. See IV. It’s you. Merry, Merry, Merry, & Happy, Happy. Happy. Toby.”)