Литература как жизнь. Том II

Приезжая на заседания Двусторонней Комиссии, я старался в свободное время повторить маршрут Пейна и оказался на Лугу Фенимора, как говорила табличка с названием. Случилось это ранним утром, до начала заседаний. Спросить, связан ли бархатистый травяной покров с автором «Шпиона», было не у кого. Тут из-за поворота возникла дама в сопровождении… Нет, понятие о «собачке» и даже «собаке» не годилось для того, чтобы определить трусившего следом за ней зверя из рода канисов. Ростом с пол-лошади, пес, увидев меня, с рыси перешёл на галоп. Устремился гипербарбос ко мне, но я даже не успел испугаться, гигантская псина местных Баскервилей сделала полувольт и свернула в сторону на Луг Фенимора. Собачку из Страны Великанов взволновала моя близость к раскидистому дереву посреди лужайки с многозначительным названием. Едва не ударившись о вековой ствол, кобель подлетел к дереву, задрал заднюю ногу и всё на меня поглядывал, во взгляде его читалось: «Что, не вышло? Опередил я тебя, человечий сын. А дерево будет моё. Моё!». Подошла и дама. Поздоровались. Оказалось, она живет в этих местах, и на мой вопрос с авторитетностью старожила дама со сверхсобачкой отвечала: «О, нет, Купер – дальше». А Купер когда-то жил рядом – где теперь бензоколонка. «Могила Купера и музей находятся в Нью-Рошели», – продолжала хозяйка слонособаки, утвердившей за собой права на ясень или дуб, который мог помнить и Пейна, и Купера. Но Нью-Рошель это – Пейн. Ошибка простительна: где некогда двигалась повозка с прахом Пейна, по той же дороге везли и рукопись романа «Шпион».

Купер и Пейн были соседями, однако не единомышленниками. Сюжет для романа Куперу подал ненавистник Пейна, первый Председатель Верховного суда Джон Джей. Пейн, обладая само-сокрушительной способностью оглашать неуместную правду, не вовремя напомнил: Джей не поставил подписи под Декларацией Независимости. «Имел сомнения насчет независимости», по выражению историка. Сомнения имел приспособленец, и всё же, согласно словам Купера, «оказался облечен наивысшим доверием». А парией стал Пейн, чьи мысли и слова вошли в Декларацию.

Кичиться учёностью я и не думал. Ошибка местной собачницы была знаменательна. Сегодня даже члены Конгресса Декларацию путают с Конституцией. На самом же деле – документы взаимоисключающие. Декларация провозгласила равенство, а в Конституции и слова такого нет[239]. В сущности это была контрреволюция, которая могла завершиться своего рода реставрацией, раздавались голоса, предлагавшие сделать Президентство пожизненным, подобием королевской власти, которую только что свергли. Знакомо?

Возобладал подход промежуточный: установили демократию представительную, власть многих была передана немногим, от большинства – меньшинству. А если бы Пейна послушались? Страны, которой он дал имя «Соединенные Штаты», сегодня бы, пожалуй, не существовало. Даже и теперь разобщенность штатов сказывается. Для связи нужна была заинтересованность сплоченного меньшинства.

«Все документы и подлинные тексты набраны в романе курсивом».

Примечание А. М. Борщаговского к его историческому роману «Где поселится кузнец».

Когда Александр Михайлович скончался, ни в одном из некрологов не нашел я того, что слышал от него: «Я ведь по специальности – американист». Его роман из времен Американской Гражданской войны насыщен информацией, какой я не находил в исторических книгах о главном герое романа – Иване Турчанинове, он же Джон Турчин, герой Миссионерской высоты.

Волею судеб оказался я в местах, где сто тридцать лет назад начиналась американская жизнь супругов Турчаниновых: на Лонг-Айленде. Именно потому, что Александр Михайлович уточнил свою специализацию, у меня был соблазн следовать его подробным описаниям тех мест, ведь в обширной литературе о Турчининове почти не освещен его земледельческий опыт, краткий и неудачный, однако сам Турчанинов, бывший полковник Генерального Штаба Императорской Армии, в письме Герцену говорит, что Америка научила его не бояться никакого труда, и прежде всего называет фермерство.

На Долго-Островске Турчининов с женой Надеждой Дмитриевной, урожденной Львовой, арендовали ферму, которую Борщаговский описал со множеством подробностей, будто он обнаружил инвентарные реестры, включая имя землевладельца, его нрава и внешности. Не хватало названия городка, поселка или хутора, где всё это происходило, и, кроме того, указанное самим Турчининовым расстояние до Нью-Йорка – восемнадцать миль, не сходилось с реальностью – не меньше тридцати.

Ригористы нашего времени, патриотизм которых не подвергался испытанию огнем, называют Турчанинова «дезертиром», – отвоевавшего две войны на родине и ещё одну войну (гражданскую) за океаном. Они, мне кажется, не отдают себе отчета в том, какого калибра был этот человек, не искавший жизни лучшей, он искал – деятельной.