Литература как жизнь. Том II

Каким должен быть Гамлет, нам показал Пол Скофилд в постановке Питера Брука, играли на той же сцене филиала Художественного театра. Накатал я для факультетской «Комсомолии» статью «Это – Гамлет», а Стаська-редактор моей статьей оклеил стену в коридоре филфака. Василий Васильевич Каменский, сын поэта, художник, с внешностью Алена Делона, Ловелас неутомимый, явился на факультет за очередной дамой сердца, прошелся по коридору, заметил заголовок и, остряк тоже неотразимый, изрек: «А то – не Гамлет?». ВасВас угадал: метил я полемически в охлопковского «Гамлета» с Евгением Самойловым, хороший актер, но лишенный трагического темперамента.

Не слишком ли я заносился, раздавая безапелляционные оценки? В журнале «Театр» я прочел статью маститого театроведа и, мне показалось, нашел оправдание своему наскоку. «В его Гамлете, – писал театровед о Самойлове, – бросалась в глаза какая-то чрезмерная простоватость, идущая, казалось, от бедности замысла и неяркости художественных средств». «А что я говорил!» – воскликнул мой внутренний голос. Но в дальнейшем разборе спектакля авторитет сделал, выражаясь языком манежа, «пол оборота направо назад» и «поехал» в противоположном направлении, оправдывая и простоватость, и даже «затушеванность» монолога «Быть или не быть»[243].

О втором поколении исполнителей в том же спектакле, Игоре Марцевиче и Светлане Немоляевой, моих друзьях, судить не в силах. Одно решусь удостоверить: ослепительный успех. Взяли не только молодостью. О Светлане я слышал от своей тетки, у которой она училась в Щепкинском: «Немоляева уже профессиональна». На первое представление с «Игорем» и «Светкой» мы целой клакой проникли под видом «чешских шекспироведов». После окончания триумфального спектакля сам Николай Павлович Охлопков вышел на сцену и сказал: «Рад, что наш успех разделяют присутствующие в зале наши друзья-чехи». В дальнейшем дама-администратор, Дина Владимировна, по-прежнему пропускавшая нас на премьеры и просмотры, казалось, вошла в роль, прекрасно понимая, что мы за «чехи», но мистификация не вредила международной репутации театра, раз наше исполнение роли «зарубежных друзей» удостоилось похвалы наивысшего авторитета.

Лоуренс Оливье в роли Гамлета не производит на экране должного впечатления по естественной причине – возраста. Произвел он впечатление, когда приехал с «Отелло», но это впечатление надо было усвоить. То была наглядная лекция, прекрасно прочитанная, после которой становилось ясно, в чем суть трагедии: «Сильно любил, да неумно», – зрелости не хватило у темнокожего воина-африканца, состоявшего на службе у изощренных венецианских commerciantes. Принадлежность Отелло к девственному миру Оливье подчеркивал акцентом, и рецензенты, в том числе наши рецензенты, в такой краске усмотрели расизм: «Ну, что он делает из Отелло негра!» Это говорила Татьяна Максимовна Литвинова, авторитет которой, касательно языка, был для меня непререкаем.

Расизм в «Отелло», как и антисемитизм «Венецианского купца», бытовое настроение елизаветинской эпохи, передано Шекспиром во всей истинности, об этом писал Фаддей Зелинский, его, конечно, не читал английский актер, но исполнением своим прочел ещё одну наглядную лекцию о том, говоря словами Зелинского, «что такое Шейлок по мнению Шекспира»[244]. Оливье-Шейлока видел я в фильме, кроме того слышал вековой давности звукозапись Сотерна, и мне казалось, что Оливье ему подражает, с меньшим темпераментом и не столь звучным голосом, но ещё сильнее нажимая на акцент и преследуя ту же сверхзадачу: персонаж представлен таким, каков он у Шекспира, сгусток крови и клубок страстей, вековая злоба и вековая обида. Не будь это Оливье, заклевали бы за антисемитизм, как упрекали за расизм в Отелло, всего лишь упрекали, другого стерли бы в порошок.

Майкл Редгрейв в Гамлете внешне напоминал молодого Шаляпина, но играл он принца, слишком принца, несколько позировал. Мое впечатление совпало с оценкой театроведа: «Актер стоит перед нами, облаченный в традиционный костюм датского принца, и звучным выразительным голосом читает шекспировский текст роли»[245].

Гамлет у самых замечательных английских исполнителей получается, по-нашему, холодноват. Гастролируя в нашей стране, англичане, кажется, не сознавали, что играют «Гамлета» перед зрителями, которые шекспировскую трагедию считают исповеданием своей души. Пылкий и нервный, как сжатая пружина, Скофилд – вот его у нас провожали овациями, а у себя дома успеха не имел. Мы с Романом в Стрэтфорде видели Гамлета Яна Брэннена и не могли понять, почему он, маловыразительный на наш взгляд, сорвал аплодисменты. Спросил у сидевшего рядом со мной англичанина, ответ: «Секс». Я не решился попросить уточнения, какой секс.