Литературная Газета 6336 ( № 32 2011)

– Да, сегодня мы, как никогда, прошлись по лугу – только косы звенели! – И взял из её рук кружку, а заглянув в неё, рассмеялся: – Ох, и жадная: принесла один глоток! – и залпом опорожнил её. – Дождёшься тут любви и богатства, когда ты воду напёрстком отмеряешь! – продолжал он весело шутить. – Другой посудины не нашлось в нашем доме? Рано, невеста, жадничать начала…

– Не жадничаю я, а боюсь, как бы не простудился. – Смутное беспокойство тогда уже вкралось в её душу. – Вода как лёд, а ты – как раскалённая плита!

– И к старикам не спеши меня причислять, – всё смеялся он, – холодной водой пугать. Слава Аллаху, есть ещё сила в руках, и кровь в жилах горяча. Приходи завтра на луг, увидишь нашу работу. А сейчас подай-ка молодцу воды, да в настоящей посудине!

Она принесла кувшин, запотевший от студёной родниковой воды, он долго пил из него, а остатки велел вылить ему на спину и поспешно скинул рубашку.

В тот вечер он долго просидел на годекане, подставляя грудь горному ветерку. А утром, встав ото сна, почувствовал во всём теле скованность, тяжесть. Однако, сказав, что разогреется на сенокосе, пошёл в луга. Но с трудом дотянул до обеда. Тело с каждой минутой всё больше наливалось тяжестью, горело. И уж не помнил, как домой дошёл. Пять дней метался в бреду. «Мне холодно…» – говорил, по временам приходя в себя. Пытались как-то помочь: и тело растирали, массажировали, и в баранью шкуру заворачивали, и отварами всякими поили, чтобы потел. Ничто не помогло, он горел, как в огне… И кончился, не приходя в сознание…

Было это меньше чем за год до начала войны. Потом война… А в сорок третьем Мумин на фронт ушёл. Двадцать седьмое мая. В третий день, как исполнилось восемнадцать. Бабушка Айханум и на смертном одре будет помнить всё до последних подробностей. Вместе с Мумином уходили на войну ещё пятеро парней. Молодые, здоровые и красивые, как женихи… А вернулся один, и тот на костылях…

Весь аул провожал: кто до перевала, кто до райцентра, так что шествие протянулось на много километров. И если бы не знали, что идёт война, не до веселья теперь, то могли подумать – справляют большую свадьбу или несколько сразу. Или что люди идут на праздник вишен в карубские сады. Но приглядевшись, увидели бы бледные, потерянные лица невест, заплаканные глаза матерей.

Мумин не хотел, чтобы мать шла в Хив, районный сборный пункт. Во-первых, путь неблизкий и она устанет, во-вторых, может не сдержаться, расплакаться на людях. Он ещё дома начал шутить и по дороге часто отпускал весёлые словечки, надеясь своим настроением укрепить сердце матери. И его старания не прошли даром: мать в отличие от многих сельчан не проронила ни слезинки до самого перевала. Тихо шла рядом, негромко – ему одному – рассказывала, каким крепким мальчиком он рос. Она тоже никогда не видела слёз на его глазах. Он только усмехался на это и гладил её по плечу. Но на перевале она не выдержала – уронила две слезинки. Мумин взял её за плечи и, улыбаясь, сказал:

– А кто обещал мне, что не заплачет? А я-то, мать, поверил тебе!

– Не плачу я, сын мой, – изменившимся, осевшим голосом оправдывалась она, краем шали утирая лицо. – Сами по себе покатились…

– Не предупредив тебя, что скатываются, – шутил сын.

– Но теперь уж я не заплачу до самого райцентра! – улыбнулась и она ему.

Мумин стал возражать, он боялся, что мать переутомится. И без того разбита, расстроена, он же видит! Хотя она бодрится, скрывая усталость.

– Не ходи зря, только измучаешься… ни за что ни про что. Сейчас не сорок первый год, сейчас наши гоняют фрицев, как кроликов, сама знаешь. Через некоторое время увидишь! Я вернусь с победой. А может, вообще, пока до фронта доеду, война и закончится, кто знает…

– Чтоб Аллах услышал твои слова, сын мой! – встрепенулась мать, лицом просияла в надежде на добрый, счастливый исход.

Мумин приложил немало усилий, стараясь уговорить её вернуться, но она стояла на своём. «Ещё пройду… с молитвой за тебя».

– Ну ладно, – согласился он. – Только смотри, чтоб я тебя не видел там плачущей. Если не можешь не плакать – лучше не ходи. Я не хочу, чтобы ты провожала меня в слезах, не хочу увозить с собой твоё заплаканное лицо, мама…

– Ей-богу, не буду плакать, сын мой!

На этот раз Айханум сдержала слово. Не плакала, пока шёл митинг в Хиве и районное начальство призывало парней верно и до последней капли крови защищать Родину. Не плакала и потом, когда призывников посадили в машины, чтобы ехать в Дербент. Шептала молитву, чтобы Аллах поберёг её Мумина и всех, кто рядом с ним, и смотрела на сына… А когда последняя машина скрылась за поворотом, заплакала навзрыд. Ноги вдруг ослабли, и она села на большой камень на окраине села. Не помнила, сколько просидела так. Да она и не хотела никуда уходить, тоскливо было возвращаться домой без Мумина…

Односельчане увели её с собой.

…Лейла своему первенцу хотела дать имя брата. Услышав об этом, бабушка Айханум изменилась в лице, губы задрожали.

– Что? Как ты могла такое придумать! – негодующе запротестовала она. – Мой Мумин!..