Литературная Газета 6343 ( № 42 2011)

Откуда в Чапыгине такая глубокая, непростимая обида к своему печищанину, однодеревенцу? У всякого ребёнка бывают обиды, кои по малости лет казались непростимыми; но проходят годы, и от далеко отступившего детства лишь счастливый розовый свет притекает к нам и радостью напитывает сердце. Так неужели сиротское детство изъязвило душу и зажгло в ней пламень постоянного незатухающего немирия? Уже писатель Чапыгин вспоминает: "[?]Однажды я выгнал коров к часовне, чтобы направить в деревню. У часовни стоял мой приятель - Павлушка Лагун, он сказал: "Коров, Олешка, направь на улицу, пущай идут в деревню, а сам исчезни - мужики ждут, хотят тебя бить".

Я обошёл полями к гумнам, залез в ближнем гумне в закоренок - яму, стал ждать ночи[?] До меня долго долетал грубый говор мужиков, но когда смерклось, голоса умолкли. Я озяб, ныли больные ноги, опаренные в болоте так, что меж пальцев слезала кожа, было сплошное кровавое мясо. Я склонился к брёвнам и горько-горько заплакал. Мне было невыразимо жаль себя[?] Потом вскоре около гумна заговорили двое - мужик и баба. Баба была мачеха по голосу, мужик - Гриша Лагун. Лагун говорил: "Поищи, баба, мальчишку! Вызови его, скажи: "Гришка Лагун своих не бьёт никогда, пастуха бить не даст, с топором на соседей пойдёт[?] Сыщи его, баба, да веди ужинать".

Чапыгин умалчивает, отчего ополчилась на мальчишку деревня, что такое должно было приключиться из ряда вон, чего он натворил по неразумению, чтобы крестьяне подняли руку на сироту; ведь по заведённому общинному ладу в русской деревне вдову и сироту всегда прижаливали, не давали измываться над ребёнком и всячески вытаскивали его из нужды[?]

Неужели это чувство жалости к себе так глубоко остоялось в душе, назначенной жалеть ближнего своего, что оно невольно оследилось в будущих книгах? Чапыгина постоянно занимала душа, как некая животворная пашня, кою можно засеять не только житом, но и оскудить, заболотить, покрыть чарусами, где исчезнет всё светлое, чем славен русский человек. Мать-земля приоткрыла через человека свой разум, вернее, толику разума, и "гомо сапиенс" (по Чапыгину) оказался вдруг пугающе дик и неуправляем. Природа попробовала понять себя через человека, и попытка оказалась рискованной.

[?]В эти же годы, как морошина, каталась по поморью "по кусоцьки" Марьюшка Кривополенова. Забравшись на чужую печь и отогревая закоченевшие мосолики, подтыкая костяным гребнем седые волосёнки, она напевала крестьянской семье при свете лучины: "Поезжай-ка ты в раздольице чисто поле, езди ты по матушке святой Руси, тогда, добрый молодец, прославишься и будешь сильный богатырь святорусский[?]"

Теперь скажите мне, откуда притекает мощь духа, кто строит его, если болезная, крохотная, всеми кинутая старушонка хранила в себе не только кладезь русской былины и сказки, но и душу вселенскую. Ей ли бы, казалось, заботиться о чужой душе и веселить деревню в самые тяжкие годы русского разора, - "когда брат на брата поидеше и сын на отца", - тут впору о самой озаботиться, саму себя сохранить. А она вот, Марья Кривополенова, наше красно солнышко, поскобливши сухарик беззубыми дёснами, начинала радовать печищан, прибавлять в них духу.

Да и не такой уж вовсе пропащий даже в те лихие годины был русский человек. Наверное, даже самого-то распоследнего придорожного татя, что много православных людишек сгубил, и того мучил неистребимый отблеск прежней младенческой поры, когда он был чист, как ангел; и вот однажды завязывал душегубец с разбоем и закрывался в монастыре каяться до скончания дней. Но вот Чапыгин даже Афоньке Креню отказал в исцелении ("Белый скит"). Это не вина Чапыгина, что он видел мир в опустошительном самоядении, но долгая, сокрушающая беда его и мука, коли не маячило в мрачном суземке просвета, ни макового зёрнышка путеводной звезды. Не только Афоня Крень и Степан Разин (из одноимённого романа) тщетно попадали к своему белому скиту, но это и сам писатель страдал в неверии, напрасно отыскивал пропавшую тропу к святым старцам, кои знают спасительное вещее Слово.

Знать, все мы вышли из одного храма, потоптались в растерянности, оглянулись не раз с тоскою, идучи до опушки леса, а после окунулись под тёмные таёжные покровы и тихо, незаметно разбрелись; кто-то шумнёт, спохватясь, окликнет в испуге, и едва долетит до стороннего слуха тот запоздалый зов. Но и его порою не хватит, чтобы встрепенуться, опомниться и кинуться на спасение ближнего. Всё реже, всё слабее зов, и всё меньше желания отзываться. Что бы нам ни говорили "чужебесы и кобыльники", пытаясь сбить с панталыку, но есть для нас одна общая вера - вера в русский народ. Всяк он, наш народ, в нём, как в море, всего понамешано, но лишь он один хранит спасительную духовную энергию, и в союзе с матерью сырой землёй составляет одно целое.

Обсудить на форуме

Ритмы Южной Осетии

Ритмы Южной Осетии

ПОВЕРХ БАРЬЕРОВ

"Цейский вальс" вот уже в седьмой раз собрал под свои знамёна бардов и поэтов из Северной и Южной Осетии, Кабардино-Балкарии, Дагестана, Украины и многих российских регионов.