Литературная Газета, 6546 (№ 12/2016)

К герою рассказа «Катастрофа» приходят сообщить о смерти сына – и застают его с любовницей. Все думают, что горе сблизит супругов и неприятный инцидент вскоре забудется, но герой бросает жену и детей и женится на любовнице. Всю оставшуюся благополучную жизнь она гонит от себя мысль, что не имела бы своего счастья, если бы тот мальчик не умер. Автор недвусмысленно называет катастрофой аварию, в которой погиб ребёнок, но не даёт оценку произошедшему после, да и вообще избегает прямых оценок, предпочитая пристальное наблюдение любому суждению. Это самый остросюжетный рассказ в сборнике, исключение, только подтверждающее правило: Манро описывает внутренний, а не внешний мир, и поэтому придаёт колоссальное значение мелочам.

«Прибавив шагу, она тронула Дона за локоть. Я узнала это прикосновение – виноватое, тревожное, ободряющее. Таким прикосновением ты даёшь мужчине понять, что благодарна, что ценишь его терпение и предпринятые ради тебя усилия, хотя они, возможно, слегка ущемляют его чувство собственного достоинства. Когда моя дочь таким жестом прикоснулась к мужчине, к мальчишке, я вмиг состарилась: больше, чем состарюсь, когда пойдут внуки». За счёт таких по­дробных комментариев короткие по сюжету рассказы выглядят длинновато. При этом Манро удивительно скупа на портретные детали, по которым мы обычно считываем ту или иную эмоцию. Вместо этого автор обращается непосредственно к самим эмоциям и прямо открывает даже неосознанные мотивы своих героев, просто пользуясь позицией всеведущего автора. Реже (и в этих случаях рассказ интереснее) – сохраняет дистанцию наблюдателя, который не понимает, что у человека в душе, а напрямую спросить не может. Герои Манро вообще не склонны к искренним диалогам, ограничиваясь вежливыми формулами или в лучшем случае намёками. Тогда рассказчик сып­лет предположениями и домыслами, которые и делают обычные истории такими интересными – хотя и граничащими со сплетней.

Эта добротная плавная проза уже несколько десятилетий пользуется огромной популярностью на Западе. Мы же о ней мало что знали до тех пор, пока Манро не получила Нобелевскую премию в 2013 году. Что сделало бесхитростную рассказчицу такой востребованной и любимой, за что дают Нобеля, как воспринимают русскую классику за рубежом и какую литературу выгоднее продавать – всё это вопросы не праздные, но уже порядком наскучившие. Ясно, что перед нами – небесталанный беллетрист, но, конечно, не Чехов. Не стоит терять здравомыслия.

Дарья ГРИЦАЕНКО

Шестикнижие

Шестикнижие

Книжный ряд / Библиосфера

ИСТОРИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Карпенко Виктор.  Яр, ордынский князь. – Н. Новгород: Бикар, 2015. – 252 с. – 500 экз.

«Я р, ордынский князь» является логическим продолжением романов В. Карпенко «Братья» и «Ярославичи»  –  в нём также изображены картины жизни средневековой Руси, в частности княжества Нижегородского.   Опираясь на летописные своды, арабские и булгарские источники, где раскрываются события времён татаро-монгольского ига, Карпенко ярко и образно воссоздаёт мир, казалось бы, хорошо известный ещё со школьной скамьи, но порой осве­щаемый в нашей литературе поверхностно и тенденциозно.

В романе умело стилизованный язык, не впадающий в абсурд нечитабельного воссоздания речи наших предков, историческая достоверность и сюжетный динамизм, достигаемый за счёт многочисленных, но всегда информационно насыщенных диалогов:

«Витовт, испытующе посмотрев на Ярослава, заговорил ещё тише:

– Речь не о тебе. Ведомо ли, князь Яр, что происходит в Литве?

Когда Ярослав подтвердил, литовец продолжил:

– Великий князь Ягайло захотел возвыситься не только над литовцами, но и над поляками, венграми… Став королём Великого королевства Польского, он не только поменял веру, но и земли литовские слил с польскими. Вслед за Ягайло вся Литва должна принять католичество, а примет ли Киев папскую веру? А Галич? А Минск, Брянск, Полоцк? Они примут иную веру?