Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Да, Троцкий, давно высланный из СССР, сыграет «зловещую роль» и в судьбе ее соседа, крупнейшего писателя Артема Веселого, которого, как я уже сказал, арестуют здесь в 38 лет и расстреляют. Не думаю, что он бывал в «надушенном салоне» Инбер. Сын волжского грузчика, единственный грамотный в семье, боец Красной гвардии, ходивший и здесь в вечной тельняшке, сапогах и красных галифе (которые, кстати, выдавались не как одежда, а как «воинская награда»), он был писателем из народа и жил, как на фронте. Его биограф М. Чарный как раз про эту квартиру писал, что она «намеренно содержалась в таком виде, чтобы ему легче было воспроизводить обстановку вокзалов времен Гражданской войны, о которых он так выразительно писал. Махорочный дым передвигался облаком; где-то в углу низкая походная койка; в другом углу, развешанные на стульях, сушатся портянки; обшарпанный, залитый чернилами стол завален бумагами…»

«Артем — клокочущая огненная река, у него полновесна каждая строчка», — говорил о нем Алексей Крученых и ставил его много выше «по мастерству» Бабеля, Сейфуллиной, Вс. Иванова. Но он и в творчестве «чудил». «Я пришел к мысли, — сказал писателю Лебединскому, — что запятая — излишний знак». Потом добавит: «И точки не нужны… Заглавные буквы… Разве они не заменяют точки? Понимаешь, чего я хочу? Я хочу, чтобы сами слова говорили, чтобы они голосом пели и сверкали живыми красками, чтобы не было никакой этой книжности, а лилась живая речь!» Хотел даже, чтобы разные главы в его книге печатались на бумаге разного цвета. Семь глав — семь цветов, по цветам радуги. А однажды горько признался, что бросает писать — прочел «Мадам Бовари». «Там все вперед написано. Лучше ведь не напишешь?..»

Наконец, когда сам Горький мелко украл у него вынянченную им идею о «суперкниге», о сборнике очерков лучших писателей мира про «Один день человечества», то написал самому Сталину. И не жалобу, а просьбу послал: просил дать ему двух секретарей, консультантов и мандаты на посещение заводов и фабрик, заседаний наркоматов и вход — «везде и всюду». Может, и успел бы поднять это «дело», если бы его не убили, если бы не приснопамятный Троцкий.

Ныне мало кто помнит, что в 1929-м гнев Сталина вызвал не только рассказ близкого друга Веселого, Андрея Платонова, «Усомнившийся Макар», но и его рассказ «Босая правда». А в 1931-м Веселый напечатал в «Новом мире» фрагмент из романа «Россия, кровью умытая», где один из редакторов журнала, правя его рукопись, в выкрике героя-анархиста «Всех бы этих Керенских, Корниловых, Лениных и Троцких — всех бы на одну виселицу…» имя Ленина оставил, а Троцкого вычеркнул. Но получилось еще хуже. На заседании, представьте, аж Оргбюро ЦК партии кричали до хрипоты: «Он-де не хотел, чтобы Троцкий стоял рядом с Лениным». — «А Ленина рядом с Керенским можно?» Короче, сняли редактора Вяч. Полонского, а за Веселым учредили негласную слежку. Веселый тогда же напишет в стихах: «Подрублены крылья жизни моей, Живой завидую мертвым». Думаете, по поводу Оргбюро? Нет, просто в сентябре того года в его семье, как дурной знак, случилась беда, его пятилетний сын Артем, катаясь на Тверской с мальчишками на трамвайном буфере, погиб под колесами. Вот было настоящее горе бойца.

За ним пришли 29 августа 1937 г. Сюда в четыре утра ввалился арестовывать его целый отряд чекистов, боялись, что начнет отстреливаться. Шестилетняя дочь его, Волга (а у него было пятеро детей), проснувшись, по привычке радуясь гостям, закричала: «Заходите, заходите!» Забрали рукописи, пишущую машинку. А он, уходя отсюда, взял и рукопись незаконченного романа «Запорожцы», надеясь поработать в камере. Но в подвалах Лубянки пропало все. А самого писателя, как расскажет дочерям сидевший с ним старый большевик Емельянов, с ночных допросов приносили на носилках, он даже есть не мог сам. Ведь накануне ареста сам Ежов, испрашивая разрешения на арест, писал Сталину: «Веселый в 1927–1928 гг. был связан с московским троцкистским центром» и вел троцкистскую пропаганду. И добавлял, что арестованный ранее поэт Павел Васильев «показал»: Веселый якобы говорил ему: «Я бы поставил пушку на Кремлевской площади и стрелял бы в упор по Кремлю!..»

Расстреляли писателя 8 апреля 1938 г. Нам остались его книги, воспоминания о нем его дочерей, сохранившиеся письма. В одном из них он написал другу: «Теперь веду свирепую войну со своими пороками. Победа останется за мной. Все грязное, вонючее, липкое — позади. Впереди — солнечный, сверкающий путь осмысленной жизни. Мои глаза блестят молодо и задорно, в них (вижу в зеркале) дым весеннего счастья… Душа, как неразвернувшаяся стальная пружина…»

Семью Веселого, простите за грустный каламбур, ничего веселого не ждало. Семья переехала в коммуналку (Кривоарбатский пер., 12), где сначала арестовали жену писателя и младших детей (их отправили в детдом), а потом, в 1949-м, пришли с ордерами на арест и за старшими дочерьми, будущими мемуаристками и литераторами, Гайрой и Заярой (в семье их звали Гаркой и Зайкой). Но это уже — другая история.