Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

На войне он, как человек, знавший немецкий, командовал группой контрпропаганды. У него была белая большая машина с громкоговорителем-раструбом, в которой он и его товарищи, в основном перешедшие на нашу сторону немецкие коммунисты, выезжали на передовую и вещали на немецком антифашистские тексты. Разнообразили «вещания» музыкальными вставками, пластинками, после которых умолкали, как правило, выстрелы с обеих сторон. Так вот, самый запомнивщийся мне эпизод из его тощих мемуаров — это приказ, который поступил ему 8 мая 1945 г.: выехать на передовую и оповестить фашистскую сторону из громкоговорителя, что война окончена. 8 мая — за день до победы!

«Это была верная смерть, — пишет он, — чрезвычайно обидная — смерть в последний день войны…» За все годы его машина «вещала» в сторону немцев в основном ночью, под покровом темноты. Ведь надо было выезжать на нейтральную полосу и максимально приближаться к окопам противника. А тут приказ был смертельным: начать «вещать» в 16.00. Он только раз за годы «вещал» днем, и то против румын, когда война была уже похожа на «карнавал». И вот — в последний день войны. Читать его «мемуар» жутковато. Пройти всю войну и погибнуть, объявляя: «Война окончена, сдавайтесь!» На его беду, на командный пункт по случаю победы приехал комкор Кравцов и прочие начальники. Вот под их бинокли его машина, «тупорылая, с белым бивнем рупора», и выкатилась к передовой немцев. Единственным выходом для себя он видел «свалить машину под откос, сломать оси и ноги». Но гордость и смелость не позволили. Чтение занимало 9 минут, надо было повторить текст три раза. То есть почти полчаса. Они прочли и собрались ехать в другую дивизию, на другие позиции. Но тут прибежал адъютант Кравцова и приказал выдвинуться еще на 500 метров вперед и «вещать» еще два раза. А 500 метров вперед означало — 400 метров до немецких рубежей. Оттуда их можно было достать даже из пистолета. И это при свете и на открытой местности. Кроме того, с нашей стороны кто-то дал пулеметную очередь — чистая провокация. Словом, поэт выжил тогда чудом. Но как глупо, какая глупая рулетка эта война! И какова сила приказа над тобой!

А второй эпизод, поразивший меня в его жизни, это как раз случай начала 1950-х гг., когда он жил именно в этом доме… Стояла осень 1952 г., до «дела врачей» была пара месяцев. В отличие от осени 1941 г., «на этот раз надвигалось нечто такое, что никакого твоего участия не требовало, — пишет он. — Делать же должны были со мной и надо мной… Надежд не было». И в это время он пишет свое невероятное стихотворение; то самое — «Давайте после драки помашем кулаками…». Ныне вполне безобидный текст, а тогда, оказывается, непредставимый. Посчитав его лучшим из написанного, он пришел с ним к Эренбургу, на Тверскую.

Так вот его, да и меня ныне, поразил ответ последнего: «Ну, — протянул ему патриарх, — это будет напечатано через двести лет». «Именно так и сказал, — пишет Слуцкий, — через двести лет, а не лет через двести. А ведь Эренбург был человеком точного ума, в политике разбирался… прогнозист… Я ему, — пишет, — не возражал…» Вот как это?

Потом — это поразительно! — те же слова скажет Суслов, «серый кардинал» ЦК КПСС, по поводу романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Это, скажет он, напечатают «лет через двести»… Какая, казалось бы, близорукость. Но как похожи в оценке времени либерал Эренбург и «черносотенец» Михаил Суслов…

Такая вот история послевоенной литературы. Ну, а в заключение — вот вам тот стих Слуцкого, который, думаю, останется в истории:

«Давайте после драки // Помашем кулаками, // Не только пиво-раки // Мы ели и лакали, // Нет, назначались сроки, // Готовились бои, // Готовились в пророки // Товарищи мои. // Сейчас все это странно, // Звучит все это глупо. // В пяти соседних странах // Зарыты наши трупы. // И мрамор лейтенантов — // Фанерный монумент — // Венчанье тех талантов, // Развязка тех легенд. // За наши судьбы (личные), // За нашу славу (общую), // за ту строку отличную, // Что мы искали ощупью, // За то, что не испортили // Ни песню мы, ни стих, // Давайте выпьем, мертвые, // За здравие живых!»

302. Трубниковский пер., 26 (с.), — доходный дом (с., 1912, арх. И. С. Кузнецов).

Надо сказать, что на месте нынешнего дома когда-то, в 1824–1825 гг., жил с семьей поэт-партизан, прозаик, мемуарист, генерал-лейтенант уже, Денис Васильевич Давыдов, у которого бывали тут Вяземский, Одоевский, Бестужев-Марлинский, Боратынский и многие другие. А вот в доме, который возвели здесь в 1912-м, с 1913 г. на последнем 7-м этаже жила с родителями тогда гимназистка Елена Ивановна (Дмитриевна) Дьяконова, ученическая подруга сестер Цветаевых и будущая жена (1917) сначала французского поэта Поля Элюара, а затем, с 1929 г. и до конца жизни, — художника Сальвадора Дали.