Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

«Я родом и сердцем москвич, — скажет Петр Вяземский через много лет, в 1850 г. — В ней родился я, в ней протекло лучшее время моей жизни, моя молодость и мои зрелые лета. Когда судьба и обстоятельства разлучили меня с Москвой, и далеко от вас не переставал я принадлежать вам моим сердцем, моими преданиями, моими сочувствиями».

«Баловень и любимец Москвы», «остряк и весельчак» (по выражению Ф. Вигеля), он половину жизни — и, может быть, лучшую половину! — прожил в Москве. Но сохранились из семи его адресов только развалины дома, где он родился и прожил почти 20 лет (Мал. Знаменский пер., 5), дом, где останавливался в 1821 г. (Спасопесковский пер., 8), и этот вот дом, который он достроил в 1827-м. Ну и Остафьево, конечно, имение Вяземских. Остальные дома, где он принимал Дениса Давыдова, Карамзина, Пушкина, Жуковского, Батюшкова и многих других, увы, утрачены навсегда (Нов. Басманная, 27; Тишинская пл., 1—3; ул. Красина, 27; Бол. Садовая ул., 1—9).

Здесь, в Москве, он в 15 лет похоронил отца, став единственным наследником огромного состояния, здесь в 1811 г. женился на Вере Федоровне Гагариной, отсюда в народном ополчении ушел на войну с французами, где в Бородинском сражении под ним убило двух лошадей, здесь до 1830 г. находился под «негласным надзором полиции», как один из подписантов записки царю об освобождении крестьян, здесь, посетив лицей и познакомившись с юным Пушкиным, писал ему многие из тех 46 писем, которые сохранились (пушкинские берег пуще ока, и их сохранилось аж 74), наконец, здесь издавал вместе с Полевым ими же и придуманный журнал «Московский телеграф».

Какая жизнь, какие люди сходили с повозок, дрожек, карет у этого подъезда! Сюда, представьте, к Вяземским, явился его друг в 1824-м, чтобы прочесть свое «Горе от ума». «Здесь Грибоедов персидский, — чуть раньше сообщал Вяземский в письме А. И. Тургеневу. — Молодой человек с большою живостью, памятью и, кажется, дарованием. Я с ним провел еще только один вечер». А позже, вообразите, гордился, что в комедии «Горе от ума» есть и его «вклад» — одна «точка»: он предложил разделить реплику во втором действии: «Желал бы с ним убиться для компаньи» (которая вся прежде принадлежала Чацкому), на две и поделить ее между Чацким и Лизой. Это, как пишет один из исследователей, документально подтверждается музейным автографом комедии. Кстати, именно здесь Вяземский зимой 1824 г. и вместе с Грибоедовым сочинил оперу-водевиль «Кто брат, кто сестра», музыку к которому написал Верстовский. «Он с большим дарованием и пылом…» — напишет о Грибоедове тому же Тургеневу.

Ну, уж если про «пыл» и страсти, то они достигали самого большого угара, когда в дом входил Пушкин. Он еще в 1826-м прочел здесь в компании друзей своего «Бориса Годунова». А 14 августа 1830 г. Пушкин, приехав из Петербурга, вообще поселился здесь. Он как раз собрался жениться на Гончаровой. Накануне писал Вере Федоровне Вяземской: «Первая любовь всегда есть дело чувства. Вторая — дело сладострастия, — видите ли! Моя женитьба на Натали (которая, в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена. Отец мне дает двести душ, которые я закладываю в ломбарде…» Увы, смерть его дяди Василия Львовича Пушкина нарушила планы поэта, он вынужден был взять все расходы погребения на себя. В досаде даже напишет одному из своих адресатов: «Никогда еще ни один дядя не умирал так некстати. Итак, женитьба моя откладывается еще на полтора месяца, и бог знает, когда я смогу вернуться в Петербург…»

Вяземский на 40 лет переживет Пушкина, но здесь они провели, может, самые лучшие минуты своей близости. И уж конечно, не знаю, как вы, но я благодарен семье Вяземских и особо жене его, что в Петербурге именно они, единственные в городе, отказали от дома Дантесу, чтобы защитить поэта от неизбежных с ним встреч…

К концу жизни, став высоким чиновником, став сенатором и членом Государственного совета, Вяземский располнеет, станет рассудочен и потеряет свое знаменитое свободомыслие. А в журналах вместо легких и изящных поэтических творений, будет печатать по службе скучные статьи «о внешней торговле». Доживет до публикации «Войны и мира» Толстого (всех застал!), но, как напишут о нем, «переживет к старости и свою литературную славу, и друзей».

Интересно, вспоминал ли грибоедовское: «Служить бы рад — прислуживаться тошно», которому молился когда-то в этом доме? Ведь мы же помним, как страстно он ненавидел режим. «Клянусь тебе честью, — гордо писал он когда-то одному из своих друзей, — что предложи мне теперь первое место в государстве… то при нынешнем положении дел, которого я не одобряю, отказался бы от всего без малейшего усилия… Служить мне у нас в нашу пору было бы по мне торговаться с совестью…» Вот только «прислуживался» ли он, служа государству? Не знаю, не замечен. Как и все его лихие друзья молодости, которые к «преклонным летам» выбрали-таки службу.