Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Дом этот, где они собирались, пережил поэта. Удивительно, но в 1900 г. здесь будет жить певец и будущий мемуарист Федор Иванович Шаляпин, которого именно тут навестит его друг — Максим Горький. А позже, с 1919 г., здесь поселится журналист, юрист, дипломат и политический деятель нового уже времени Николай Михайлович Иорданский. В истории литературы он для меня останется как муж первой жены Александра Ивановича Куприна — Марии Карловны Давыдовой, ставшей здесь уже не Давыдовой, и, увы, не Куприной — «товарищем Иорданской».

72. Вознесенский пер., 11, стр. 1 (с.), — Ж. — с 1916 по 1921 г., до высылки за границу — прозаик, эссеист, переводчик, юрист, один из организаторов Всероссийского союза журналистов и, с 1917 г., его председатель, а затем и Союза писателей — Михаил Андреевич Осоргин (Ильин). Здесь же жила его вторая жена Роза (Рахиль) Григорьевна Осоргина (урожд. Гинцберг).

В 25 лет он — юрист, помощник присяжного поверенного: «куча малюсеньких дел, десятирублевых доходов, толстый с вензелем портфель…» — примкнул к эсерам, и в 1905-м оказался сначала в Таганской тюрьме, где ему грозил смертный приговор, потом в ссылке и в эмиграции, откуда привез в этот дом свою вторую жену — Рахиль Гинцберг, дочь «знаменитого столпа сионизма» — Ашера Гирша Гинцберга.

Писатель Михаил Осоргин

Мало кто помнит, что Осоргин, чтобы жениться, перешел в иудаизм, т. е. прошел процедуру обращения — «гиюр». Здесь писатель выпустил сборники рассказов «Призраки» (1917) и «Сказки и не сказки» (1918). Но революцию не принял и, чтобы выжить в наступавший голод, вместе с друзьями (писателями Зайцевым и Грифцовым, а также Бердяевым) организовал частную книжную лавку (Леонтьевский пер., 16). За всеобщей «отменою книгопечатания», наступившей после 1917-го, он же придумал выпускать «рукописные книжки» поэтов и писателей (коллекция их, собранная Осоргиным, хранится ныне в Библиотеке им. Ленина). Все четверо «продавцов» стали сначала «президиумом» организованного ими Всероссийского союза писателей, а затем и членами Комитета помощи голодающим («Помгола»). Ныне пишут, что во главе Комитета Ленин поставил Рыкова и Каменева, а в сам Комитет вошли «приличные люди»: К. Станиславский, М. Горький, Б. Зайцев, П. Муратов, А. Л. Толстая, В. Фигнер, А. Карпинский, А. Ферсман, Е. Кускова и др. Осоргина назначили выпускать газету «Помгола» — «Помощь». Именно газета выпустила в те дни ультиматум властям: или их делегацию выпускают в Европу для сбора денег, или Комитет закрывается, «ибо местными силами помочь нельзя».

Что было дальше в одном из домов на Собачьей площадке, где собирался Комитет, вспоминал Борис Зайцев: «Настроение нервное, напряженное. „Наши“ сидят на подоконниках залы, толпятся в смежной комнате… Помню, — в прихожей раздался шум, неизвестно, что за шум, почему, но сразу стало ясно: идет беда. В следующее мгновение с десяток кожаных курток с револьверами, в высоких сапогах, бурей вылетели из полусумрака передней, и один из них гаркнул: „Постановлением ВЧК все присутствующие арестованы!..“ Паники не произошло. Все были довольно покойны. Помню гневное, побледневшее лицо Веры Фигнер… Был бледно-сиреневый вечер, когда мы вышли. У подъезда стояли автомобили. Осоргин, я и Муратов, как прожили полжизни вместе, так вместе и сели. Теплый воздух засвистел в ушах, казалось почему-то, что машина мчится головокружительно…»

А на другой день, пишет он, в камеру на Лубянке «въехала груда пакетов — „передачи“». Осоргин, которого и здесь выбрали старостой камеры, раздавал их. Зайцеву ждать было нечего, ни жены, ни дочери в Москве не было. И вдруг: «улыбающееся лицо Осоргина обернулось, он назвал мое имя. Только тут я понял, — пишет Зайцев, — как приятно получить в тюрьме знак благожелания и памяти. Этим обязан был я Р. Г. Осоргиной — вместе с пакетом мужу она уложила, притащила на себе и мне подмогу. Никогда, даже в детстве, не радовал меня так подарок, за него храню Рахили Григорьевне всегдашнюю благодарность. Там было одеяло, подушка, белый хлеб, сахар, какао — вообще столько прелестей!..»

Потом был второй арест, третий, пока Осоргину, Бердяеву, Карсавину, Лосскому и другим не предложили «на выбор» — либо расстрел, либо — высылка из страны. Так все они оказались на знаменитом «философском пароходе», который увез их из России навсегда.

Наконец, в этом же доме с 1910 по 1940 г. жил театральный критик, переводчик, редактор газеты «Театральная Москва» (1921−1922) и журнала «Рабис» (1927−1934) — Эммануил Мартынович Бескин (псевдоним К. Фамарин). Он тоже остался в истории литературы, но как «погромщик» пьес Михаила Булгакова.