Литературные герои на улицах Петербурга. Дома, события, адреса персонажей из любимых произведений русских писателей

Сумасшедший дом – та самая Больница Всех скорбящих Радости, а «Красный кабачок» – знаменитый трактир, располагавшийся на 10-й версте Петергофской дороги, на берегу реки Красненькой, и известный еще со времен Петра I. Во времена Лермонтова его владелицей была весьма примечательная особа – Луиза Кессених, женщина, переодевшаяся в мужскую одежду и принявшая участие в войне 1812–1815 годов. Луиза дослужилась в прусской армии до вахмистра.

Современники рассказывали, что в «Красном кабачке» висел портрет хозяйки, «снятый в молодых летах, на котором она изображалась в мундире прусского фузилёра, с тесаком через плечо».

В поэме «Монго» Лермонтов рисует и свой шутливый портрет:

Маёшка был таких же правил:
Он лень в закон себе поставил,
Домой с дежурства уезжал,
Хотя и дома был без дела,
Порою рассуждал он смело,
Но чаще он не рассуждал.
Разгульной жизни отпечаток
Иные замечали в нем;
Печалей будущих задаток
Хранил он в сердце молодом;
Его покоя не смущало,
Что не касалось до него;
Насмешек гибельное жало
Броню железную встречало
Над самолюбием его.
Слова он весил осторожно
И опрометчив был в делах.
Порою: трезвый – врал безбожно,
И молчалив был – на пирах.
Характер вовсе бесполезный
И для друзей и для врагов…
Увы! читатель мой любезный,
Что делать мне – он был таков!

Легко ли такому человеку будет завести связи в петербургском свете? А эта задача уже становится весьма актуальной.

«Приличьем стянутые маски…»

23 ноября 1834 года Лермонтов произведен в корнеты лейб-гвардии Гусарского полка. Он покинул Школу и снова поселился в доме Н. В. Арсеньева.

Об одной из встреч с поэтом в 1835 году рассказывает в своих воспоминаниях его дальний родственник М. Н. Лонгинов: «Я узнал Лермонтова в 1830 или 1831 году, когда он был еще отроком, а я ребенком. Он привезен был тогда из Москвы в Петербург, кажется, чтобы поступить в университет, но вместо того вступил в 1832 году в юнкерскую школу лейб-гусарским юнкером, а в офицеры произведен в тот же полк в начале 1835 года.

Мы находились в дальнем свойстве по Арсеньевым, к роду которых принадлежали мать Лермонтова и моя прабабушка. Старинные дружеские отношения в течение нескольких поколений тесно соединяли всех членов многочисленного рода, несмотря на то, что кровная связь их с каждым поколением ослабевала. В Петербурге жил тогда Никита Васильевич Арсеньев, родной брат деда Лермонтова и двоюродный брат моей бабушки; Лермонтов был поручен его попечениям. У Никиты Васильевича, большого хлебосола и весельчака, всеми любимого, собирались еженедельно по воскресеньям на обед и на вечер многочисленные родные, и там часто видал я Лермонтова, сперва в полуфраке, а потом юнкером. В 1836 году на святой неделе я был отпущен в Петербург из Царскосельского лицея, и, разумеется, на второй или третий день праздника я обедал у дедушки Никиты Васильевича (так его все родные называли). Тут обедал и Лермонтов, уже гусарский офицер, с которым я часто видался и в Царском Селе, где стоял его полк.

Когда Лермонтов приезжал в Петербург, то занимал в то время комнаты в нижнем этаже обширного дома, принадлежавшего Никите Васильевичу (в Коломне, за Никольским мостом). После обеда Лермонтов позвал меня к себе вниз, угостил запрещенным тогда плодом – трубкой, сел за фортепьяно и пел презабавные русские и французские куплеты (он был живописец и немного музыкант).

Как-то я подошел к окну и увидел на нем тетрадь in folio и очень толстую; на заглавном листе крупными буквами было написано: „Маскарад, драма“. Я взял ее и спросил Лермонтова: его ли это сочинение? Он обернулся и сказал: „Оставь, оставь, это секрет“. Но потом подошел, взял рукопись и сказал, улыбаясь: „Впрочем, я тебе прочту что-нибудь; это сочинение одного молодого человека“, – и действительно, прочел мне несколько стихов, но каких, этого за давностью лет вспомнить не могу».

«Маскарад» – драма, рассказывающая о нравах высшего света. Со светским обществом у Лермонтова были достаточно сложные отношения, но не у света с ним. По большей части аристократы его просто не замечали.

Рассказывает Владимир Александрович Соллогуб: «Лермонтов, с которым я находился издавна в самых товарищеских отношениях, хотя и происходил от хорошей русской дворянской семьи, не принадлежал, однако, по рождению к квинтэссенции петербургского общества, но он его любил, бредил им, хотя и посмеивался над ним, как все мы, грешные…».