Литературные герои на улицах Петербурга. Дома, события, адреса персонажей из любимых произведений русских писателей

«Флот приближался как станица лебедей. Корабли катились величаво под всеми парусами, то склоняясь перед ветром набок, то снова подъемлясь прямо. Легкий передовой фрегат в версте от Кронштадта начал салют свой… Белое облако вырвалось с одного из подветренных орудий, другое, третье – и тогда только грянул гром первого. Дым по очереди салютующих кораблей долго катился по морю и потом тихо, величественно начал всходить, свиваясь кудрями. Едва отгрянул и стих гул последнего выстрела, корабли, по сигналу флагмана, стали приводить к ветру, чтобы лечь на якорь. Несколько минут царствовало всеобщее молчание. Внимание всех обращено было на быстроту и ловкость, с которою команды убирали паруса, что называется на славу, и вдруг заревела пушка с Кроншлота, – все дрогнуло; дамы ахнули, закрывая уши! Ответные семь выстрелов исполинских орудий задернули завесой дыма картину… Когда его пронесло, весь флот стоял уже в линии и несколько шлюпок, как ласточки, махали крыльями по морю, спеша на радостное свиданье.

Адмиральский катер гордо пролетел сквозь купеческие ворота; за ним, как быстрая касатка, рассекала зыбь легкая гичка, с широкой зеленой полосою по борту. <…>

– Шабаш! – крикнул урядник, и весла ударились в лад об воду. Как сокол, складывающий крылья, чтобы сильнее ударить, сложились они, и два крюка словно когти возникли пред грудью…».

Так Бестужев описывает торжественное прибытие флота, живо напомнившее всем собравшимся и всем читателям, что Кронштадт – морские ворота России, а сама она – морская держава.

Царство фантазии

А между тем в столице кипят страсти совсем иного рода. «Блеск огней, блеск алмазов, нарядов и красоты, сборное место страстей, которые расхаживают в праздничных полумасках, кому это неизвестно? Образ жизни, образ желаний, бал! Кому не представлялся он в очаровательном виде накануне, за час, за минуту, когда, расправляя смятые шляпою волосы, между двумя рядами ливрейных лакеев, по лестнице, украшенной миртами и олеандрами, он входил в залу и с минуту был как бы обаян ослепительным блеском искусственного дня, звуками музыки, шумом бала, запахом цветов, и кто по окончании бала не садился в карету утомленный, иногда раздосадованный и всегда почти недовольный, с пустотою в душе и с чувством обманутых ожиданий? – так описывает петербургские балы уже знакомая нам Мария Жукова в своей повести «Барон Эйхман» и добавляет: – Иной вспоминает, что кто-то поклонился ему сухо, другой бранит судьбу и тентере[7], одна жалуется, что наряд ее был не из первых, другая – на безотчетную грусть, что значит в переводе: была не замечена. Иногда в карете отъезжающих начинается уже домашняя ссора, приправа однообразной супружеской жизни. Муж упрекает дражайшую половину в излишней веселости и легкомыслии, в кокетстве… О! Мужья всегда откровенны, особенно в подобных случаях. Они – сама искренность, когда дело идет не о них. Иногда супруга жалуется на судьбу, давшую ей в удел неизвестность и ничтожество, между тем как подруги ее та важнее, та значительнее, та богаче; во всем этом виновата судьба, а виноватая судьба сидит, прижавшись в уголок кареты, и молчит, и пыхтит, пока, наконец, потеряв терпение, выскочит из кареты, и вслед за сим утром рано верхом скачет к доктору! Нервическими припадками страдает много женщин!».

Балы воплощали собой, говоря словами Пушкина, «однообразный и бездумный… вихорь жизни молодой», но одновременно и искусственную, фальшивую, как говорили в XIX веке, «казовую» (то есть показную), светскую жизнь. Неслучайно толстовская Анна Каренина скажет: «Для меня уж нет таких балов, где весело… Для меня есть такие, на которых менее трудно и скучно…».

* * *