«И подлинно: вода все растет и растет; вы отворяете окошко, зовете о помощи: вам отвечает свист бури, и белесоватые волны, как разъяренные тигры, кидаются в светлые окна… Да! в самом деле, ужасно. Еще минута, и взмокнут эти роскошные, дымчатые одежды ваших женщин! Еще минута, и то, что так отрадно отличало вас от толпы, только прибавит к вашей тяжести и повлечет вас на холодное дно. Страшно! страшно! Где же всемощные средства науки, смеющейся над усилиями природы?.. Милостивые государи, наука замерла под вашим дыханием. Где же великодушные люди, готовые на жертву для спасения ближнего? Милостивые государи, – вы втоптали их в землю, им уже не приподняться. Где же сила любви, двигающей горы? Милостивые государи, вы задушили ее в ваших объятиях. Что же остается вам?.. Смерть, смерть, смерть ужасная! медленная!».
И вдруг в распахнутые водой окна вплывает гроб. Это мертвый юноша пришел за своей неверной возлюбленной, чтобы заключить ее в объятия! «Они одни посредине бунтующей стихии: она и мертвец, мертвец и она; нет помощи, нет спасения! Ее члены закостенели, зубы стиснулись, истощились силы; в беспамятстве она ухватилась за окраину гроба, – гроб нагибается, голова мертвеца прикасается до головы красавицы, холодные капли с лица его падают на ее лицо, в остолбенелых глазах его упрек и насмешка. Пораженная его взором, она то оставляет гроб, то снова, мучась невольною любовью к жизни, хватается за него, – и снова гроб нагибается и лицо мертвеца висит над ее лицом, – и снова дождит на него холодными каплями, – и, не отворяя уст, мертвец хохочет: „Здравствуй, Лиза! благоразумная Лиза!..“ – и непреоборимая сила влечет на дно красавицу. Она чувствует: соленая вода омывает язык ее, со свистом наливается в уши, бухнет мозг в ее голове, слепнут глаза; а мертвец все тянется над нею, и слышится хохот: „Здравствуй, Лиза! благоразумная Лиза!..“».
В финале повести оказывается, что все это было лишь горячечным видением, порожденным угрызениями совести.
Возможно, предыдущий рассказ Одоевского показался вам вычурным и манерным. Но в другой его повести, «Саламандра», наводнение – это настоящее наводнение, и оно происходит в Петербурге времен Петра I, куда попадают юная финская ведьма Эльса и ее возлюбленный Якко. Повесть, в отличие от предыдущих, подчеркнуто реалистическая и историческая, она живо рисует быт и нравы первых русских обитателей новой столицы. И на этом сугубо реалистическом фоне разворачивается фантастический сюжет поисков философского камня. Информацию о бытье и нравах финнов Одоевский черпал из трудов Элиаса Лённрота – финского фольклориста, собирателя и издателя песен «Калевалы», – и русского филолога, переводчика «Калевалы» на русский язык Якова Карловича Грота. Вероятно, именно оттуда он взял оригинальную легенду о возникновении Петербурга, которую приводит в своей повести как рассказ старика-финна: «Царь собрал своих вейнелейсов и говорит им: „Постройте мне город, где бы мне жить было можно, пока я корабль построю“. – И стали строить город, но что положат камень, то всосет болото; много уже камней навалили, скалу на скалу, бревно на бревно, но болото все в себя принимает и наверху земли одна топь остается. Между тем царь состроил корабль, оглянулся: смотрит, нет еще его города. „Ничего вы не умеете делать“, – сказал он своим людям и с сим словом начал поднимать скалу за скалою и ковать на воздухе. Так выстроил он целый город и опустил его на землю».
Светская повесть
Позже многие писатели решили, что им нет нужды прибегать к таинственному и фантастическому, чтобы занять своего читателя. Светская жизнь занимательна сама по себе и одновременно может быть достаточно пугающей и отвратительной. Тот же Одоевский пишет «Княжну Мими» – повесть о мстительной старой деве, которая губит двух молодых влюбленных, распустив сплетни и добившись того, чтобы муж убил на дуэли любовника.
А в рассказе Ивана Панаева «Спальня светской женщины» интрига построена на том, что любовник молодой женщины угадывает, что его друг является его счастливым соперником, когда тот выказывает знакомство с обстановкой в спальне героини рассказа.
«Он стал рассматривать комнату.
– Кажется, это трюмо стояло у той стены, – говорил он. – Цвет занавес был гораздо темнее; кажется, новая ширма… я не знаю, что может сравниться с превосходной отделкой Гамбса. Какой вкус, какое изобретение! Ведь и какие-нибудь ширмы требуют создания, а не работы. Как ты об этом думаешь, Лидия?..
– Да перестань же сердиться…
Княгиня испытывала страшную муку пытки.
– Я много нашел перемен в твоей спальне. Это заставляет меня задумываться. Твоя спальня! Помнишь ли ты тот вечер, когда я…
– Ради Бога… Граф! Я вас умоляю.
– Как это „вы“ несносно отдается в ушах. Ты можешь, и сердясь, называть меня „ты“…
– А можно ли заглянуть сюда?
Граф приподнялся, с намерением сделать шаг за ширму…
Она собрала оставлявшие ее силы и громко произнесла:
– Я вам приказываю остаться здесь!