Литературные первопроходцы Дальнего Востока

Возвращаясь к особенностям арсеньевского стиля, скажем о том, что при всей сдержанности и строгости Владимир Арсеньев отнюдь не бесстрастен. Это не сухой наблюдатель, а лирик: «…У облаков, столпившихся на западе, края светились так, точно они были из расплавленного металла…»; «Я смотрел, как очарованный. Выше всех были орлы…»; «Я… стал любоваться природой»; «Так и казалось, что вот-вот откуда-нибудь из-за пня выглянет маленький эльф в красном колпаке, с седою бородою и с киркою в руках»; «Каким затерявшимся кажется человек среди этих скалистых гор, лишённых растительности!»; «Угасающий день нагоняет на душу чувство жуткое и тоскливое»; «На гладком льду иней осел розетками. Лучи солнца играли в них, и от этого казалось, будто по реке рассыпаны бриллианты»… Таких фрагментов множество («Всё, что написал В. К. Арсеньев, – это поэма», – говорил лирик Арсений Несмелов). А потом – опять километры латыни и терминов, как будто Арсеньев спохватывается: он – не поэт на прогулке, а командир отряда солдат. Поэтому книги его напоминают гибрид поэтического сборника с учебником.

Владимир Арсеньев был по-настоящему интеллигентным человеком. Однажды китайцы в тайге даже приняли его за писаря, а начальником сочли хорунжего Анофриева, который «постоянно кричал на них, ругался и гнал из чистой половины в помещение для рабочих». Самого Арсеньева кричащим и ругающимся представить сложно. На отдыхе он читает стрелкам сказки Пушкина и «страшные повести» Гоголя. Празднует с ними Рождество, для чего специально захватил в тайгу хлопушки и золочёные орехи…

Владимир Арсеньев писал на стыке художественной прозы и документалистики, науки и литературы. В этом – и сила его, и слабость. Были прозаики мощнее, были сильнее учёные. Уникальность Арсеньева – в синтезе изящной словесности, документа и личного опыта. Можно сказать, что Арсеньев – это жанр. Проницательный Михаил Пришвин назвал Арсеньева «первобытным литератором», а его прозу – «реликтом», потому что «её движение есть движение самой природы».

Интереснейший вопрос – степень беллетризации в книгах Владимира Арсеньева. Порой их считают минимально обработанным полевым дневником, но это далеко не так. Арсеньев осознанно преодолевал документ, взлетая к вершинам художественной философской прозы. Оставаясь безукоризненно точным в описаниях, он понимал: литературное произведение строится по своим, особым законам. Взять хотя бы образ Дерсу Узала. Реальный Дэрчу, как показывает филолог Алексей Валерьевич Коровашко в книге «По следам Дерсу Узала», серьёзно отличался от своего литературного двойника. Последний – образ собирательный, более того: в нём есть многое от автора. Это безошибочно угадал тот же Пришвин: «В Арсеньеве было больше Дерсу, чем в диком гольде».

Ещё в 1909 году Пётр Петрович Бордаков – студент-палеонтолог, спутник Арсеньева – опубликовал рассказ «Дерсу Узала», заглавный герой которого далёк от безупречности: много пьёт, курит опий, не отличается трудолюбием, может заблудиться в тайге, убил множество тигров… Арсеньевский Дерсу – другой. Это один из самых важных и в то же время самых непрочитанных героев русской литературы. Дерсу – не только «первобытный коммунист», как его аттестовал автор. Это человек, живущий в гармонии с собой и миром, обладающий развитым экологическим сознанием, критически относящийся к техническому прогрессу в отсутствие прогресса нравственного. Дерсу Узала – по-настоящему толерантный человек в самом хорошем смысле этого слова, изрядно дискредитированного сегодняшними гримасами тоталитарной толерантности.

Первые книги Владимира Арсеньева для широкого читателя – «По Уссурийскому краю» и «Дерсу Узала» – вышли в 1921 и 1923 годах во Владивостоке, но известность к автору пришла позже, когда в 1926 году оба произведения, будучи объединёнными, вышли под заглавием «В дебрях Уссурийского края». Самому Арсеньеву это издание («переработанное, несколько сокращённое и приспособленное для массового читателя») не слишком нравилось, но именно оно дало выход на большую аудиторию, получило высокие оценки Максима Горького и Михаила Пришвина. Из текста исчезли длинные наукообразные описания ландшафтов, латинские названия животных и растений… Проиграв в научной насыщенности, текст выиграл в художественности и увлекательности.

Среди предшественников и учителей Владимира Арсеньева – классики XIX века. Сохранились его выписки из Тургенева, Чехова, Горького, Куприна, Диккенса, Мопассана – описания дождя, ночи, моря, утра, птиц… В текстах Арсеньева чувствуются традиции русских путевых очерков – писателей Радищева, Пушкина, Гончарова, первопроходцев Невельского, Пржевальского, Венюкова.