Литературные первопроходцы Дальнего Востока

В 1910 году Джек Лондон пишет пьесу «Кража», тематически связанную и с «Железной пятой», и с «Бюро убийств»: снова – олигархия, только не завтрашняя, а современная автору, снова – несгибаемый социалист Говард Нокс, похожий на Эрнеста Эвергарда из «Пяты» и вспоминающий приезд в США Горького. Здесь мы находим тезисы, не раз проговорённые Лондоном в его статьях и пересказанные на этот раз языком драмы.

Сам писатель выдвигался от социалистов в мэры Окленда, подписывался: «Ваш во имя революции». Незадолго до смерти вышел из партии социалистов – потому, что она утратила, как он считал, революционный дух, взяв курс на постепенные реформы.

Вместе с русской писательницей-социалисткой Анной Струнской[305] («Струнски»), в девятилетнем возрасте эмигрировавшей с родителями из Белоруссии в Америку (писатель даже делал ей предложение; почти ровесница Джека, она прожила до 1964 года), он написал «Письма Кэмптона и Уэйса». Струнская говорила, что Джек Лондон понимал Россию «инстинктивно». Сооружая яхту «Снарк», он планировал обойти на ней весь свет и, между прочим, посетить Петербург (а до этого – вновь побывать в Корее и Японии, подняться на «Снарке» по Янцзы…).

В 1916 году он сказал: «Славяне – самая юная нация среди дряхлеющих народов, им принадлежит будущее». Чуть-чуть не дожил до 1917 года – а то, может, добрался бы наконец до России, как добрались Джон Рид[306] и Герберт Уэллс[307], написал бы свои «Десять дней, которые потрясли мир» или «Россию во мгле»?

Рассказы Джека Лондона читала Крупская умирающему Ленину. Ильич высоко оценил «Любовь к жизни», но скептически отнёсся к «Потомку Мак-Коя». Интересно, что сюжет с Лениным, которому читают вслух Джека Лондона, до сих пор живёт и в зарубежной прессе.

Джека Лондона в России ценил и до-, и послереволюционный читатель. Ещё при его жизни в России вышло два собрания его сочинений. В советское время он приобрёл статус культового, хотя сомнительные с идейной точки зрения вещи (ницшеанский «Мятеж на “Эльсиноре”», мракобесная «Смирительная рубашка», некоторые «расистские» тексты, те же репортажи с Русско-японской…) в СССР издавали редко и неохотно, непременно снабжая комментариями о «заблуждениях» автора, увлёкшегося «антинаучными теориями».

В 1980 году Расс Кингман в письме Вилю Быкову фантазировал: будь Джек жив, мы бы послали его в Россию с дипломатической миссией и наладили отношения между нашими странами. А правда: кто, если не он?

Тотальное влияние Джека Лондона на русских дальневосточных авторов очевидно. Он не воздействовал разве что на Ивана Гончарова и Антона Чехова с «Фрегатом “Паллада”» и «Островом Сахалин» – просто потому, что те написали свои произведения раньше. Всех последующих авторов, разрабатывавших золотую жилу дальневосточной тематики, накрыл тот самый тайфун с японских берегов.

Особенно он созвучен нашим «северянам»[308]. Джек Лондон с симпатией и сочувствием писал об индейцах и эскимосах. Своим лучшим рассказом называл «Лигу стариков» (1901), герои которого – старые индейцы – начали террор против белых, развративших и споивших местную молодёжь. Сочувственно относился к дальневосточным «инородцам» и создатель образа Дерсу – Арсеньев, а позже – канадец Фарли Моуэт, друживший с певцами Севера Олегом Куваевым и Альбертом Мифтахутдиновым.

Джека Лондона любил дальневосточник Александр Фадеев, что отразилось в «Разливе» и «Последнем из удэге». «Вспомните только, в каком диком краю я вырос, – писал он. – Майн Рид, Фенимор Купер и – в этом ряду – прежде всего Джек Лондон, разумеется, были в числе моих литературных учителей».

«Джек Лондон… Воспитал ли он рыцарей в России? Я думаю – да. Это те, которые шли вперёд и погибли на фронтах гражданской войны», – считал Горький.

Джека Лондона чтили Че Гевара и Юрий Гагарин.

В герое рассказа эмигранта-шанхайца Михаила Щербакова «Последний рейс» узнаётся не только его прямой прототип – железный дальневосточный китобой Фридольф Гек[309] – но и Волк Ларсен Джека Лондона, прообразом которого стал Александр Маклейн[310] – легендарный тихоокеанский браконьер.

Аляскинцы Джека Лондона, о которых он пишет с неизменным восхищением, – Мэйлмют Кид, Мэйсон, Беттлз… – неуловимо напоминают куваевских героев, ищущих на Чукотке золото или заготавливающих рыбу. Тут и «северный кодекс», и тяга на край света, где только и могут жить «настоящие парни»… Олег Куваев в письмах друзьям называл Лондона просто Джеком – и всегда было понятно, кого он имеет в виду.

У Колымы и Юкона разные судьбы, в том числе литературные. Но шаламовское «Золото – смерть» резонирует с лондоновской «Любовью к жизни», где один из голодающих старателей до последнего тащит на себе золото и гибнет, а второй бросает проклятый металл – и спасается.

Общий для Джека Лондона и Олега Куваева мотив – бегство из города на Север или куда-нибудь в сельскую местность. В последнем варианте («Время-не-ждёт», «Лунная долина») Лондон, кстати, предвосхищает советских писателей-«деревенщиков».