Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Его вели счастливая звезда и талант. Но Бенвиль подчеркивает, что одного этого не хватило бы, требовалось еще благоприятное стечение обстоятельств. Наполеон смог провозгласить режим консульства, потому что страна устала от правления Национальной ассамблеи, созданной революцией. Цареубийц и тех, в чьем владении оказались национальные богатства, приводила в ужас вероятность восстановления монархии. Директория со своим коллективным руководством потерпела поражение. Крупные политические деятели, такие как Сьейес[528], вынуждены были искать диктатора – может быть, даже военного диктатора. И снова обстоятельства расчищают путь Бонапарту. Возможные соперники-генералы умирают или оказываются бессильными. Победитель Италии, показавший, что умеет и выигрывать битвы, и править, выступает на передний план. Первый консул становится единственным. Обстоятельства превращают его в бога.

Но, повторим снова, обстоятельства – ничто без наполеоновского гения. Удивительно, что долгое время успех, граничащий с чудом, не ослепляет Наполеона. «Я не барской курицы племянник», – говорит он. Это значит: «Я здесь не по праву рождения, мне неслыханно повезло, и сохранить это счастье я могу только сверхчеловеческим трудом». На вершине успеха, в момент коронации, он не проявляет никакого тщеславия и сохраняет чувство юмора. В императорской мантии, перед папой, он говорит старшему брату Жозефу: «Ах, если бы отец мог нас видеть!» Он подшучивает над братьями, которые как будто хотят потребовать свою долю наследства «нашего отца короля». Будучи всемогущим, он остается скромным. После многочисленных побед над Австрией он старается заключить с ней мир на приемлемых условиях. Наполеон терпелив. «Умение выбирать время – величайшее искусство», – пишет он Жозефу. Для всего свой час. Лучше, чем кто-либо, Наполеон чувствует хрупкость империи, которая может удержаться лишь благодаря все новым и новым победам.

В нем навсегда останется неотразимое обаяние юного корсиканца, вдыхающего пленительный аромат маки́, лейтенанта гарнизона в Балансе, героического капрала, вбегающего со знаменем на Аркольский мост или ведущего солдат в штыковую атаку под Лоди. Съев на поле боя кусок хлеба, он говорит: «Как хорошо» – и думает, что человеку, будь он даже императором, нужно для жизни совсем немного. На острове Святой Елены он вспоминает о своей студенческой жизни в Париже: тридцать су в день на расходы, партер «Комеди Франсез», великий Тальма[529] в пьесах Корнеля. В Наполеоне есть что-то от романтических героев Шатобриана и Байрона – Рене и Манфреда. Его письма к Жозефине рисуют образ наивного и отчаявшегося влюбленного юноши. Неистовство его итальянской кампании разжигается ревностью. Временами он рассуждает как стоик: «Бог мой, все люди получают равные доли счастья. Конечно, я не был рожден для того, чем стал. Ну что же, месье Бонапарт был бы счастлив не менее императора Наполеона». Он бросается на Марию Луизу, как школьник на гризетку. Измены Жозефины вызывают у него слова, которые мог бы произнести любой молодой романтик: «Я хочу быть в одиночестве, никого не видеть. Почести мне докучают, чувство увяло, слава больше не возбуждает. В двадцать девять лет я все исчерпал».

Хочется предположить, что впоследствии, в течение пятнадцати лет великой консульской и императорской авантюры, не отпускавшей Наполеона с мировой авансцены, наш разочаровавшийся романтик пытается найти убежище в административной и военной деятельности, не слишком, впрочем, в нее веря. Точнее, он верил в ценность того, что совершал для Франции, но считал это недолговечным. «Обладающий богатым воображением и мощным образно-поэтическим мышлением, он чувствовал бег времени». Гораздо больше, чем счастье при жизни, его интересовали представления о нем будущих поколений. Великолепный режиссер, он сознавал, что далекие потомки будут изучать его историю. Эта история должна быть достойной. Послание Наполеона принцу-регенту Англии[530] написано не для тогдашней эпохи, а для нынешней.

Бенвиль со своим точным, дисциплинированным умом разрушает некоторые наполеоновские мифы. С его точки зрения, осада Тулона – не более чем обычный маневр артиллерии. Прокламации, адресованные итальянской армии, были впоследствии исправлены. В этой прекрасной книге снижается ложный пафос многих легенд наполеоновского цикла. «Обращенная к солдатам в Египте знаменитая фраза „Сорок веков смотрят на вас с высоты этих пирамид“ произнесена гением, который не скатывается до смешного лишь благодаря приличествующей случаю торжественной интонации. Таков был стиль наполеоновских выступлений – солидный и одновременно восточный, с ухищрениями, которые пришлись бы по вкусу самому Жозефу Прюдому[531], живущему в душе каждого француза». Бенвиль напоминает также, что неправильно говорить о гренадерах 18 брюмера. Наполеон, судя по всему, хотел обойтись без штыков, и вообще гренадеров у него не было. На деле речь идет о гвардии, подчинявшейся брату Наполеона Люсьену, президенту Совета пятисот. Бенвиль проясняет и другие неточности.