Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

А потом настал день, когда драматург-новатор понял, что пришло время обновляться и самому и поискать, по выражению Стравинского, прохладное место на подушке. «Скандал начинает становиться неприличным, когда из здорового и свежего, каким был поначалу, превращается в догму и начинает приносить доход». Он захотел восстановить ток, пробегающий между сценой и залом, между автором и публикой, «писать пьесы значительные и тонкие и прельщать больших актеров большими ролями». Прославившись авангардистскими спектаклями, теперь он с помощью Ивонны де Бре, Эдвиж Фёйер и Жана Маре[237] завоевывает также популярность у широкой публики. Его «Трудные родители», «Священные чудовища», «Двуглавый орел», «Адская машина» пользовались успехом. Все дело в том, что две партии, которые Кокто одновременно разыгрывал, одна другой не противоречили. Истины в искусстве неизменны, но меняются формы.

Вся эта работа прерывалась болезнями, путешествиями (в том числе и «Вокруг света за 80 дней»), новыми дерзкими начинаниями. Моноспектакль «Человеческий голос» открыл перед ним двери «Комеди Франсез», и в этом мраморном здании, населенном великими тенями его юности, ему привиделся маленький Жан Кокто, которого провожала к его обычному креслу билетерша с розовым бантом и седыми усами. Поэт-кочевник, он написал «Трудных родителей» в гостинице в Монтаржи, а «Конец Потомака» – в Эксидее (Дордонь). Он опубликовал в «Фигаро» великолепный цикл статей «Портреты-воспоминания». А затем началась Вторая мировая война. Почти всю ее он провел в Париже, где подвергался нападкам со всех сторон, и, несмотря на это, написал «Вечное возвращение» по мотивам «Тристана» и трагедию в стихах «Рено и Армида», которая была поставлена в «Комеди Франсез».

Его давно тянуло к кинематографу. Еще в 1931 году он снял короткометражный любительский фильм «Кровь поэта», до сих пор известный во всем мире (он идет в Берлине и Нью-Йорке на протяжении уже тридцати лет). Мы попытаемся оценить вклад Кокто в экранное искусство. Он имел обыкновение, расставляя по полочкам свои творения, снабжать их ярлыками: поэзия романа; поэзия театра; поэзия кинематографа. Он хорошо понимал, какими огромными поэтическими возможностями обладает кинематограф, которому подвластно сверхъестественное, которому доступны любые мгновенные перемены и воплощение вечных символов. «Орфей» и «Красавица и Чудовище» остаются и останутся в числе наиболее своеобразных произведений, запечатленных кинокамерой. Недавно мы снова посмотрели их по телевизору: они не устарели и не устареют никогда.

После окончания войны Кокто жил попеременно на юге Франции и в Мийи-ла-Форе неподалеку от Фонтенбло, в доме, который превратил в очередной свой шедевр – безупречный по убранству, уюту, приветливости, ощущению вечного детства. Деревянная лошадка, сошедшая с карусели XVIII века, соседствовала с поражающей воображение сиреной и геральдическим львом. Поэзия дома. В то время он занимался главным образом декорированием, оформил две часовни (в Вильфранш-сюр-Мер и Мийи) и мэрию в Ментоне, проявив незаурядные способности и в этом деле. Продолжали выходить в свет его стихи («Светотень») и эссе («Дневник незнакомца»), ставились пьесы («Вакх»). Эти сверхчеловеческие труды истощали его силы. Тяжелый сердечный приступ поставил его на грань жизни и смерти. Вечно служащий предметом разногласий и мишенью для всевозможных недоброжелателей, он забрал себе в голову, что Французская академия должна стать «прибежищем для преследуемых художников, которых обвиняют в индивидуализме».

Однажды вечером, в гостях у нашего общего друга, он после ужина взял меня за руку. «Мне хотелось бы с вами поговорить, – сказал он. – Вот что… Вы, должно быть, не раз слышали, что я не испытываю ни малейшего желания сделаться членом Французской академии, больше того – что я отказался бы от этой чести, если бы она была мне предложена, потому что для меня это означало бы отклонение от моего пути и признание жизненного поражения… Так вот, это не так. Если бы Академия пожелала меня принять, мне бы это доставило огромное удовольствие… Вопреки тем россказням, которые обо мне ходят, я всегда глубоко уважал и даже любил традиции. Мне кажется, нет большей глупости, чем конформизм нонконформистов. Но это еще не все. Мне необходима опора, поддержка друзей. Вы и представить себе не можете, каким нападкам я подвергался, как меня преследовали и травили… Да, я знаю, что многие считают меня избалованным и взбалмошным ребенком. Всю жизнь я страдал из-за этого заблуждения… Я – ремесленник, труженик, мастер слова… Решать вам. Если вы считаете, что у меня есть серьезные шансы, если захотите меня поддержать, я выставлю свою кандидатуру».