Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Никогда Жан не подвергался большей опасности. Знаменитые актеры превозносили до небес его скверные вирши, а он хмелел от этих похвал. Родственники были в восторге. Они любили литературу и ни малейшего представления не имели о драме сочинительства. Радостные и гордые, они поспешили издать стихи, которые сам автор вскоре сочтет бездарными. «Всю жизнь мне придется, – сказал Кокто, – истреблять память об этих первых шагах». Но не стоит преувеличивать. Несомненно, этим лестным отзывам о юношеских стихах он был обязан своей репутацией «легкомысленного принца». И что же? Эти стихи в его творчестве заняли то же место, какое в творчестве Марселя Пруста заняли «Утехи и дни»[228]. До того как обрести себя, всякий начинающий автор усваивает вкусы и перенимает приемы своего времени. Затем, подобно тому как каждое столкновение непредсказуемо изменяет траекторию движения молекулы, каждая встреча увлекает юношу в неожиданном направлении, на новый путь, которым он будет следовать, пока не встретит нового наставника или нового друга.

Впрочем, первые стихи Кокто были не такими уж плохими; они были вполне в духе эпохи. Андре Жид сдержанно похвалил их в «Нувель ревю франсез». Позже, в 1912 году, Париж был поражен роскошью и яркостью русских балетов Дягилева. Они привели Кокто в восхищение и пробудили его. Дягилев, с которым он тесно сошелся, сказал решающие слова, определившие его дальнейший путь: «Удиви меня». В самом ли деле надо удивлять? В искусстве – да. Шоковая терапия помогает прозреть и делает душу восприимчивой. Но шок по определению не может длиться долго. «Ничто на свете не проходит так быстро, как новизна», – говорил Валери. Увлечения кратковременны. Искусство авангарда очень быстро превращается в шаблон, умы снова погружаются в дремоту, и потому всякий раз, как хочешь их пробудить, необходимо нападать в неожиданном месте и неустанно обновлять свой стиль. Жан Кокто инстинктивно угадал эту стратегию внезапности и совершил первый из тех резких поворотов, которыми так часто удивлял.

Он понял, что поэзия требует целиком ей отдаться. «Поэт, – говорил он, – служит некой живущей в нем силе, которую он сам плохо знает. Он должен лишь помогать этой силе оформиться». Отсюда – тренировка души, требующая удалиться от Парижа и от света. Всю жизнь Кокто сбегал, чтобы поработать. Затворившись сначала в Оффранвиле у Жак-Эмиля Бланша[229], а потом запершись со Стравинским в Лейзене, он написал «Потомака», сочинение трудное и невнятное, однако потрясшее умы, которые в этом потрясении нуждались. Я признаюсь в своей слабости к этому бессмысленному розовоухому чудовищу, живущему в пещере под площадью Мадлен, и к серии Эженов[230], предвосхищающей работы выдающихся американских графиков, таких как Джеймс Тёрбер[231]. Никто в наше время не создавал столько новых форм, сколько Кокто. Перед самым началом войны, в 1913 году, он познакомился с Пикассо и Браком, чьи поиски какими-то тайными ходами оказались близки к его собственным.

Началась война. Кокто был признан негодным к военной службе, но записался санитаром-добровольцем, а затем, поскольку был славным и храбрым товарищем, сделался «сыном полка» морских пехотинцев, жил в укрытиях в Диксмюде и Ньюпоре, ежеминутно подвергаясь опасности. Траншеи заносило песком, заливало водой. Снаряды «завершали свой скользящий росчерк черной кляксой взрыва и смерти». Кокто едва не наградили медалью «За боевые заслуги», но в последний момент оказалось, что свой подвиг он совершил незаконно. Начальник штаба спас его тогда от жандармов, а заодно и уберег от смерти, поскольку все его товарищи, морские пехотинцы, вскоре погибли. В этом походе зародился и через некоторое время, необходимое для вынашивания замысла, появился на свет прекрасный роман «Самозванец Тома».

Париж, 1916 год. Кокто летает с Гарросом[232]; он часто встречается с Эриком Сати, Максом Жакобом[233], Пикассо. В 1917 году труппа Дягилева поставила балет «Парад» по сценарию Кокто, на музыку Эрика Сати, с декорациями Пикассо. Балет вызвал всеобщее возмущение – сегодня трудно понять почему. В сюжете ничего возмутительного не было: представление перед ярмарочным балаганом, три эстрадных номера, зрители не понимают, что спектакль идет внутри. Но Пикассо и Сати смущали, а Кокто, следуя своей тактике, продолжал удивлять. Если бы на помощь авторам не явился Аполлинер в военной форме, им бы не поздоровилось. Почти такой же скандал в 1921 году вызовет еще один парад – балет «Новобрачные на Эйфелевой башне».