Литературные портреты: волшебники и маги

После жизни в Индии, Соединенных Штатах и Трансваале Киплинг удалился в английскую деревню, и многие его почитатели подумали, что он перестанет писать. Он нашел своих героев на больших дорогах Кима. Станет ли он отныне жить воспоминаниями? Отыщет ли среди фермеров Сассекса масштабные сюжеты? Современники сомневались.

Книга «Пак с Волшебных холмов» оказалась одновременно неожиданностью и предметом нового восхищения. Переселившись, Киплинг сумел обновиться и остаться Киплингом. При этом не покидая собственного сада. Дети в книге – это его дети. Ручей, который «за долгие века проложил себе глубокое русло в мягкой почве долины»[147], – тот самый, что протекает ниже его лугов. Мельница, феодальный замок – у него по соседству. Великие сюжеты всегда просты. На этой земле древней цивилизации сменяли друг друга крестьяне-туземцы, римские легионеры, нормандские бароны. Киплинг воскресил их для своих детей.

После войны, на которой он потерял сына, Киплинг живет вдали от каждодневной городской суеты, в усадьбе Бейтманс-хаус с прекрасным садом. Гости, посещавшие писателя в то время, находят его весьма энергичным. Взгляд под густыми бровями все такой же острый; голос остался молодым и бодрым. Я не знаю манеры разговора, которая яснее, чем речь Киплинга, сообщала бы собеседнику ощущение, что он присутствует при гениальном, иными словами, стихийном и достоверном выражении мыслей. Если в Англии на некоторое время молодежь как будто несколько отдалилась от его творчества, это ни в коем случае не обеспокоило Киплинга: по его мнению, каждое поколение должно найти свой способ чувствовать, свой подход к жизни. И сколь безмятежно писатель принимает частичное затмение своей славы, столь же равнодушно он, похоже, взирает на ее новый блеск.

II. Героическая концепция жизни

«Киплинг, – пишет Роберт Грейвс, – это литературный образ Британской империи…» Литературный образ Британской империи? Вот уж явно недостаточно, чтобы объяснить водоворот благородных чувств, в который творчество Киплинга ввергло такое множество молодых французов, едва появились первые переводы. «Ким», «Сталки», «Книга Джунглей» в то время сделались нашими любимыми книгами. В переписке Ривьера и Алена Фурнье[148] я обнаруживаю отголоски собственного восхищения и восторга моих лицейских однокашников. Ах, как же мало мы размышляли о британском империализме, зачитываясь книгами «Сновидец» или «Строители моста». В произведениях Киплинга мы искали не только дивное повествование, но прежде всего героическое представление о жизни.

Это представление не было ни исключительно британским, ни исключительно имперским. Киплинг показал, что оно одинаково как для римского чиновника в Галлии или Британии, так и для английского офицера, отрезанного от своих в Гималаях, или одинокого французского офицера в Атласских горах. Оно также не являлось исключительно военным или колониальным. Киплинг, какова бы ни была изображенная им среда, всегда обнаруживал постоянную и необходимую иерархию, каркас героического общества, которое формируется всякий раз, когда группе людей предстоит выполнить сложную задачу.

Превозмогая лень, зависть, страх, властолюбие и желание или хотя бы пряча эти страсти под маской молчания, герои побеждают хаос, который, не прояви они бдительность, привел бы все общество в состояние беспомощности. Когда герои выбиваются из сил, а порядок почти восстановлен, их сменяют великие управители. Эти «великие сахибы» сильны, осторожны и молчаливы. «Великие сахибы, обсуждая дела, используют очень мало слов, говоря между собой, и еще меньше, когда общаются с посторонними», – замечает один туземный мудрец. Благодаря умению и самообладанию государственные мужи некоторое время сохраняют созданные героями общества. Затем видимая прочность порядка внушает эгоистам и болтунам такую уверенность, что они выдвигаются в первые ряды. И тогда начинается правление бунтовщиков и жуиров, которые разрушают все общество, и цикл начинается сначала.

Киплинг изобразил три класса людей. Людей действия, героев-основателей – он узнал их совсем молодым, в Индии. «И горжусь я, оставляя труд и муку за спиной, что мужчины разделяли эту каторгу со мной»[149]. Человек действия присутствует во всем творчестве Киплинга, это он строит мосты, кормит голодных, командует гуркхскими стрелками[150], владеет хлопковыми плантациями. Его характер очень прост: для него не существует ни любви, ни семьи, пока не завершен каждодневный труд. Он никому не доверяет заменить себя, разве что другим людям действия: они моложе, но во всем подобны ему, и он относится к ним как к сыновьям, заставляя их работать как проклятых. Однако он не уступит никому другому чести принудить его к неустанному труду, который добровольно берет на себя сам.