Литературные тайны Петербурга. Писатели, судьбы, книги

Другими словами, именно Щедрин, сам того не подозревая, нарисовал около полутора веков назад точный портрет той «перестроечной» номенклатуры, которая после краха СССР, выбросив партбилеты, стремительно переместилась из ЦК КПСС и райкомов в кресла директоров банков и частных компаний, нагло присвоив себе созданные народом богатства России.

Виртуальное интервью

В интернете выложено своего рода виртуальное интервью с писателем, в котором в ответ на вопросы, связанные с проблемами современной России, помещены цитаты Щедрина:

– Михаил Евграфович, какова, на ваш взгляд, основная задача российской власти?

– Российская власть должна держать народ свой в состоянии постоянного изумления. Если на Святой Руси человек начнет удивляться, то он остолбенеет в удивлении, и так до смерти столбом и простоит. Кроме того, для власти система очень проста: никогда ничего прямо не дозволять и никогда ничего прямо не запрещать.

– В последнее время мы наблюдаем как раз стремление законодателей запрещать множество вещей…

– Строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения. Не видим ли мы, что народы самые образованные наипаче почитают себя счастливыми в воскресные и праздничные дни, то есть тогда, когда начальники мнят себя от писания законов свободными?

– Скажите, воровство и коррупция у нас неискоренимы?

– Когда и какой бюрократ не был убежден, что Россия есть пирог, к которому можно свободно подходить и закусывать? Есть легионы сорванцов, у которых на языке «государство», а в мыслях – пирог с казенной начинкою. Для того чтобы воровать с успехом, нужно обладать только проворством и жадностью. Жадность в особенности необходима, потому что за малую кражу можно попасть под суд.

– Печально, но, кажется, вы правы. Но многие могут обвинить вас в русофобии…

– Сознательное отношение к действительности уже само по себе представляет высшую нравственность и высшую чистоту. Многие склонны путать понятия: «Отечество» и «Ваше превосходительство».

– Вы не боитесь критиковать власть?

– Неправильно полагают те, кои думают, что лишь те пескари могут считаться достойными гражданами, кои, обезумев от страха, сидят в норах и дрожат. Нет, это не граждане, а по меньшей мере бесполезные пескари.

– Что такое для вас Родина?

– Родина не там, где лучше, а там, где больнее. Отечество – тот таинственный, но живой организм, очертания которого ты не можешь для себя отчетливо определить, но которого прикосновение к себе непрерывно чувствуешь, ибо ты связан с этим организмом непрерывной пуповиной.

– А народ?

– Что касается до моего отношения к народу, то мне кажется, что в слове «народ» надо отличать два понятия: народ исторический и народ, представляющий собою идею демократизма. Первому, выносящему на своих плечах Бородавкиных, Бурчеевых (градоначальники, персонажи романа «История одного города») и т. п., я действительно сочувствовать не могу. Второму я всегда сочувствовал, и все мои сочинения полны этим сочувствием.

– Что для вас литература?

– Литература, например, может быть названа солью русской жизни: что будет, если соль перестанет быть солёною, если к ограничениям, не зависящим от литературы, она прибавит ещё добровольное самоограничение?

Любопытно, что все это говорил не просто литератор, которых хлебом не корми, все будет критиковать, а человек, который занимал в царской России высокие государственные посты, дослужился в соответствии с Табелем о рангах до чина генерала. Вы можете себе представить какого-нибудь современного градоначальника в России, который говорил (и печатал!) нечто подобное, что писал и издавал Салтыков-Щедрин? А вот при царях в нашей стране такое было вполне возможно, даже при официально существовавшей будто бы «свирепой» цензуре. Тогда было больше демократии? Или все-таки градоначальники были другими, а не теми, как нас учили в советские времена?

Хотя, конечно, ему было нелегко. «Его сказки – злая и едкая сатира, направленная против нашего общественного и политического устройства», – писал цензор Лебедев в 1880-е гг. Немного, вообще, найдётся писателей, которых ненавидели бы так сильно и так упорно, как Салтыкова-Щедрина. Эта ненависть пережила его самого; ею проникнуты были даже некрологи, посвящённые ему в некоторых органах печати. Его умышленно низводили на степень фельетониста, карикатуриста, видели в его сатире «некоторого рода ноздрёвщину и хлестаковщину с большою прибавкою Собакевича». Это и понятно, увидеть себя в зеркале не всегда приятно.

Идея общего блага