Литературные воспоминания

тогда, когда «Положение о крестьянах» еще не знало «обязательного выкупа»

наделов и требовало предварительного переведения земледельцев на оброк, а

потом уже допускало сделки с ними. Вот этого двойного соглашения и трудно

было добиться у обеих сторон, владетельской и крестьянской, так что обе пришли

к убеждению, что и освобождение крестьян есть война, а не мир. Имение

Тургенева принадлежало еще к счастливым по отношению к освобождению.

Управляющий им, дядя И. С. Тургенева, упоминаемый в записках г-жи Житовой о

семье Тургеневых, Николай Николаевич Тургенев, был опытный хозяин.

Покамест помещик увещевал бывших своих подчиненных, он отмежевал во всех

имениях своего доверителя крестьянские наделы согласно «уставным грамотам»

и тем приготовил их переход на оброк и на выкуп. Последний и состоялся почти

вслед за тем. Иван Сергеевич мог гордиться, что он был один из первых

рассчитавшихся окончательно с крестьянами, кроме благодеяний и услуг, на

которые он был щедр и которые всегда оказывал и потом своим ех-крепостным.

Впоследствии отношения между владельцем села Спасского и его

управителем значительно спутались. Трудно сказать, не имея под рукой

документов, кто был из них прав. Послухам и ходячим толкам, управляющий Н.

Н. Тургенев будто бы воспользовался безденежным векселем в 50 000, данным

ему владельцем с целью обеспечения его на случай преждевременной смерти И.

С. Тургенева, и представил вексель ко взысканию при жизни племянника, будучи

еще даже управляющим всеми его имениями. Неизбежным следствием того

являлась или продажа части этого имения, или того добра, какое в нем

находилось. Иван Сергеевич искал занять такую сумму и, не успев в том, принужден был продать великолепную виллу, построенную им в Бадене,

328

московскому банкиру Ахенбаху и, таким образом, расквитался с фиктивным

своим долгом.

Но все это только слухи; переходим опять к фактам. В сентябре 1861 года

Тургенев покинул Спасское и явился в Петербург, а в начале октября находим его

опять в Париже, откуда он и послал следующее письмо. В нем он уведомляет о

получении моего отчета о романе «Отцы и дети», много занимавшем его, как

увидим, все лето в Спасском [427], а также продолжает рассказ о своей истории с

Л. Н. Толстым.

«Париж, 1 (13) октября 1861. Rue de Rivoli, 210.

Любезнейший П. В., примите от меня искреннюю благодарность за ваше

письмо, в котором высказывается мнение о моей повести. Оно меня очень

порадовало, тем более что доверие к собственному труду было сильно потрясено

во мне. Со всеми замечаниями вашими я вполне согласен (тем более что и В. П.

Боткин находит их справедливыми) и с завтрашнего дня принимаюсь за

исправления и переделки, которые примут, вероятно, довольно большие размеры, о чем уже я писал к Каткову [428]. Времени у меня еще много впереди. Боткин, который, видимо, поправляется, сделал мне тоже несколько дельных замечаний и

расходится с вами только в одном: ему лицо Анны Сергеевны мало нравится. Но, мне кажется, я вижу, как и что надо сделать, чтобы привести всю штуку в

надлежащее равновесие. По окончании работы я вам ее пришлю, а вы доставите

ее Каткову. Но довольно об этом и еще раз искреннее и горячее спасибо.

Остальные известия, сообщенные вами, невеселы. Что делать! Дай бог, чтобы хуже не было! Пожалуйста, tenez moi au courant (держите меня в курсе дела

(франц.). Это очень важно, и я опять-таки надеюсь на ваше всегдашнее и

старинное благодушие.

Здесь (то есть у меня) идет все порядочно, и здоровье мое недурно... Только

и я имею вам сообщить не совсем веселое известие: после долгой борьбы с самим

собою я послал Толстому вызов и сообщил его Кетчеру для того, чтобы он

противодействовал распущенным в Москве слухам. В этой истории, кроме

начала, в котором я виноват, я сделал все, чтобы избегнуть этой глупой развязки; но Толстому угодно было поставить меня au pled du mur (в безвыходное

положение (франц.) (Тютчевы могут вам подробно рассказать все) — и я не мог

поступить иначе. Весною в Туле мы станем друг перед другом. Впрочем, вот вам

копия моего письма к нему:

«М. г. Перед самым моим отъездом из Петербурга я узнал, что вы

распространили в Москве копию с последнего вашего письма ко мне, причем

называете меня трусом, не желавшим драться с вами, и т. д. Вернуться в

Тульскую губ. было мне невозможно, и я продолжал свое путешествие. Но так как

я считаю подобный ваш поступок, после всего того, что я сделал, чтобы загладить

сорвавшееся у меня слово,— и оскорбительным, и бесчестным, то предваряю вас, что я на этот раз не оставлю его без внимания и, возвращаясь будущей весной в

Россию, потребую от вас удовлетворения. Считаю нужным уведомить вас, что я

329

известил о моем намерении моих друзей в Москве для того, чтобы они

противодействовали распущенным вами слухам. И. Т.».

Вот и выйдет, что сам я посмеивался над дворянской замашкой драться (в

Павле Петровиче) [429], и сам же поступлю, как он... Но, видно, так уже было

написано в книге судеб.

Ну, прощайте, мой милый П. В. Поклонитесь вашей жене и всем приятелям

и примите от меня самый крепкий shakehand (рукопожатие (англ.). Ваш И. Т.