Литературные воспоминания

Будьте здоровы и кланяйтесь всем друзьям. Преданный вам Ив. Т.».

Бывший лицеист, молодой и в высшей степени честный Слепцов не

засыпал, когда нужно было ходатайствовать за ближнего или оказать ему

деятельную помощь. Можно только пожалеть, что энергия и выдержка у него не

были в уровень с добрыми намерениями и пожеланиями его благородного

характера. Николай Успенский, неожиданно замолкший после ссоры с первым

издателем своих рассказов, Н. А. Некрасовым, кажется, здравствует и до сих пор, в полном обладании своих умственных способностей.

Как удивились приятели Тургенева, рассчитывавшие на его поддержку в их

расчете с Основским, когда получили от него формальный отказ участвовать в

каких-либо заявлениях и протестах против издателя, нанесшего такой ущерб ему

и погубившего целое предприятие! В числе негодующих тогда находился один из

заимодавцев Основского и горячий энтузиаст самого Тургенева, которого он

называл основателем русского женского Олимпа, населенного богинями

непогрешимой нравственной чистоты и прямой, неуклонной воли,— именно

известный умный, даровитый писатель Иван Вас. Павлов. Г. Павлов разорвал

дружелюбные сношения с Тургеневым, не понимая, как можно потворствовать

явному нарушению своих обязанностей и покрывать их молчанием и своим

именем. Но у Тургенева были и логические, а всего более гуманные причины

поступать так, как он сделал. Прежде всего первой причиной неудачи «издания

своих сочинений» был он сам: он поручил дело человеку, не отвечавшему идеалу

литературного деятеля, но очень хорошо отвечавшему старой привычке

Тургенева предполагать в простых, малоразвитых людях основы иногда тупой и

досадной, но всегда стойкой и неизменной честности. Что касается до

высокогуманных оснований его поведения, мы даже решаемся выделить из

переписки одно задушевное письмо его, вовсе не предназначавшееся для публики, но разоблачающее в сильной и блестящей степени правила и начала Тургенева.

Пусть упрек в нескромности падет на меня, но скрыть одну черту его характера я

не мог.

«Париж. 16 (28) января 1861.

Наконец получил я столь давно ожиданное от вас письмо, милый друг,— и

вы, вероятно, не будете сомневаться в моих словах, когда я скажу вам, что никто

изо всех ваших приятелей так искренно не обрадовался сообщенному вами

известию, как я. Моя привязанность к вам старинная, сердечная, а потому и

радость была большая. Вам известны также мои чувства к вашей будущей жене, которой прошу передать мой самый дружеский и горячий привет. Теперь это

событие — столь неожиданное с первого разу — кажется мне совершенно

естественным и необходимым — и чем больше я о нем думаю, тем отраднее и

прекраснее представляется мне ваша будущая жизнь. Слава богу! Свил себе

человек гнездо, вошел в пристань — не все мы, стало быть, еще пропали! То, о

чем я иногда мечтал для самого себя, что носилось передо мною, когда я рисовал

325

образ Лаврецкого — свершилось над вами, и я могу признать всё, что дружба

имеет благородного и чистого, в том светлом чувстве, с которым я благословляю

вас на долгое и полное счастье. Это чувство тем светлее, чем гуще ложатся тени

на собственное мое будущее; я это сознаю и радуюсь бескорыстию своего сердца.

Мария Алекс. (Марко Вовчок), которой я сообщил ваше письмо, от души

вас поздравляет. Я непременно хочу увидеть вас обоих перед вашим отъездом в

деревню, Я и без того хотел вернуться в Россию в апреле месяце, а теперь это уже

дело решенное. 15 (27) апреля я в Петербурге — может быть, даже раньше.

Посмотрю на вас, прочту вам свою новую повесть и отпущу вас — с богом — «к

четырехугольным грибам» [424]. Итак, ждите меня через три месяца.

Я получил длинное письмо от Основского, и оказывается, что он

действительно был оклеветан — и достоин сожаления. До него, между прочим, дошли слухи, будто я поручал вам употребить против него полицейские меры; будьте так добры, напишите ему в двух словах, что я ничего подобного вам не

поручал: это поднимет этого придавленного человека, который в одно и то же

время разорен и опозорен. Зная ваше доброе сердце, я не сомневаюсь в том, что

вы немедленно это сделаете. Я не мог не усомниться в нем, вследствие писем от

его же приятелей, но я никогда не позволил бы себе осудить окончательно

человека бездоказательно.

Ну, а за сим — прощайте. Еще и еще поздравляю вас и крепко вас обнимаю

и лобызаю в обе ланиты; а вашей невесте позволяю себе поцеловать руку.

Кланяйтесь всем приятелям и будьте здоровы и благополучны. Любящий вас Ив.

Т.».

* * *

Особый эпизод — устранение распри с гр. Л. Н. Толстым — приходится к

этому же времени. С апреля месяца Тургенев находился уже в своей деревне, Спасском, где и произошла сцена их столкновения. Тургенев во всех своих

письмах заявляет, что первым виновником ссоры был он сам своим

неосторожным словом, что и должно было предполагать, зная его старую

привычку, некстати возобновившуюся тогда, а именно отвечать ядовитым

замечанием на всякую речь, которая ему не нравилась, а таких речей было немало

у гр. Л. Н. Толстого в последних сношениях его с Тургеневым. В одном из своих