Литературные воспоминания

Боткину (В. П.) немного лучше, и есть надежда на окончательное

выздоровление. Но если бы вы знали, как безобразно грубо и ......... выступил в

нем эгоист. Это даже поразительно!.. Ох, Павел Васильевич, в каждом человеке

сидит зверь, укрощаемый одною только любовью. Я вам в скором времени опять

напишу. А пока будьте здоровы и веселы и передайте мой дружелюбнейший

поклон вашей невесте. Ваш Ив. Т.».

Чем далее шло время, тем более росло нетерпение моего парижского

корреспондента и сочувствующих ему друзей. Вот какую записку получил я из

Парижа от 6 (18) марта 1861:

«Дорогой Павел Васильевич. Спасибо за депешу, от которой у нас у всех

головы кругом пошли. Но, к сожалению, ничего положительного неизвестно об

условиях нового Положения. Толки ходят разные. Ради бога пишите мне, что и

как у вас все это происходит. Вероятно, я теперь раньше вернусь в Петербург, чем

предполагал; может быть, через месяц я уже с вами. Сюда прислал кто-то

напечатанный экземпляр Положения, но его никак поймать невозможно. Теперь

более чем когда-либо надеюсь на вашу дружбу и жду от вас писем. Я знаю: вы

молодой теперь, и вам не до того; но время ведь необыкновенное. Передавайте

все ваши впечатления — все это теперь вдвойне дорого. Здесь русские бесятся; хороши представители нашего народа! Дай бог здоровья государю. Судя по тому, что здесь говорится, мы бы никогда ничего путного не дождались. Бешенство

бессилья отвратительно, но еще более смешно.

321

Обнимаю вас от души и поздравляю и с вашей личной, и с нашей общей

радостью. Не могу ни о чем другом писать. Я весь превратился в ожидание.

Преданный вам Ив. Тургенев».

Присоединяем к этим двум отзывам еще третье письмо, с картиною того, что происходило в Париже.

«Париж, 3 апреля 1861,

Еще разит, еще, еще... Погиб, погиб сей муж в плаще!..—

сказано в какой-то поэме. Так и я — еще, еще благодарю вас, милейший П.

В., что вы, несмотря на новую вашу жизнь, нашли время написать мне крайне

любопытное и поучительное письмо о первых днях после объявления манифеста

[419]. Двойное вам спасибо! С некоторых пор народы как будто дали себе слово

удивлять современников и наблюдателей — и русский народ и в этом отношении

едва ли не перещеголял всех своих сверстников. Да, удивил он нас, хотя, подумав

и приглядевшись, увидишь, что нечему было удивляться; это всегда случается

после так называемых необыкновенных событий и доказывает только нашу

близорукость. Сделайте божескую милость, продолжайте извещать нас о

состоянии умов в России. Здесь господа русские путешественники очень

взволнованы и толкуют о том, что их ограбили (из Положения решительно не

видать, каким образом их грабят!), но принимают меры к устроению своих дел.

Вероятно, в нынешнем же году прекратится в России барщинная работа. В

прошлое воскресение мы затеяли благодарственный молебен в здешней церкви —

и священник Васильев произнес нам очень умную и трогательную речь, от

которой мы всплакнули. (NB. Много ушло из церкви до молебна.) Передо мной

стоял Н. И. Тургенев и тоже утирал слезы; для него это было вроде «Ныне

отпущаеши раба твоего» [420]. Тут же находился старик Волконский (декабрист).

«Дожили мы до этого великого дня»,— было в уме и на устах у каждого.

Сгораю жаждою быть в России. Ждите меня через четыре недели — никак

не позже. В Петербурге пробуду дня три. Работа моя совсем приостановилась: окончу ее бог даст в деревне. На днях отправляю статейку в «Век>.

В теперешнюю минуту я болен. Прошлогодний нервический кашель

вернулся ко мне, когда уже я мог думать, что обойдусь без него, так как зима

давно минула. Теперь сижу и налепил себе мушку, но весна меня вылечит.

Дружески жму вам руку и кланяюсь вашей жене и всем добрым приятелям.

Преданный вам И. Т.».

Итак, слезы умиления пролились и в Париже почти одновременно с

Петербургом. Ник. Иван. Тургенев и князь Волконский имели основание

прослезиться еще и потому, что мечты их молодых годов в эпоху царствования

императора Александра I осуществлялись тогда, когда их самих уже ожидала

могила.

Этот замечательный год, однако же, начался с дурными

предзнаменованиями для Тургенева. Начать с того, что второе издание его

сочинений, порученное г. Основскому, окончилось третейским судом издателя со

322

своими заимодавцами в Москве и полным фиаско. Тургенев роптал, не получая

ничего от издателя, а вместо следующих ему сумм к нему беспрестанно

приходили жалобы на недобросовестность издателя, занимавшего кругом деньги, чтобы исполнять свои обязательства перед подписчиками, на запоздалые или

неудовлетворительные его счеты, даже па некоторые издательские его приемы, имевшие некрасивый вид.

Тургенев был раздражен. Впрочем, история с Основским началась еще

ранее, и уже можно было предвидеть, чем она кончится. Вот что писал мне

Тургенев еще в 1860 г.:

19 (31) ноября I860. Париж.

Любезнейший друг П. В. Доложу вам, что я сильно почесал у себя в затылке

после вашего письма. Если Основский, которого я считал честным человеком, выкинул такую штуку с «Московским вестником», то кто ж ему помешает