Литературные воспоминания

капризов и порывов; она же и переписала на свой век по крайней мере две трети

всех его сочинений с черновых оригиналов, представлявших всегда страшно

запачканную макулатуру из кривых строчек, крупных каракуль и чернильных

пятен. Известный наш рассказчик И. Ф. Горбунов недавно напечатал очень живое

описание морского путешествия (!), совершенного Писемским из Петербурга в

Кронштадт по приглашению генерал-адмирала, желавшего слышать нашего

автора в препрославленном чтении его своих произведений [451].

Выбор пал на «Плотничью артель» Писемского, только что написанную

(1855). Восточная война была тогда в полном разгаре, и соединенный флот

западных держав стоял у Кронштадта, где находился и генерал-адмирал.

Писемский предварительно пожелал осмотреть на Неве казенный пароход, который должен был перевезти его через страшные невские пучины и передать на

адмиральский фрегат. Во все время этого плавания, летом и при хорошей погоде, он постоянно ожидал беды с какой-либо стороны, а на адмиральском фрегате с

ужасом смотрел на его батареи и не смел близко подойти к ним, поглядывая

только на них издали, словно они могли грянуть и сами собой [452]. Помню, как я

с непривычки был озадачен, когда однажды при начале нашего знакомства, возвращаясь с Писемским довольно поздно ночью с вечера, проведенного у

друзей, услыхал от него необычайный вопрос: «Скажите, вам никогда не

случалось думать, подъезжая к своему дому, что без вас там могло произойти

большое несчастие?» Не знаю, что я отвечал ему, но Писемский прибавил

доверчиво: «Мне часто случается стоять у порога моей двери с замиранием

сердца: что, если дом ограблен, кто-нибудь умер, пожар сделался,— ведь все

может случиться». По голосу его слышно было, что он говорил серьезно.

Тогдашняя жизнь Писемского в Петербурге близко подходила к жизни

литературного пролетария, который принужден беспрестанно считаться со

своими средствами. Дом его содержался в большом порядке благодаря хозяйке; но выдающаяся простота обстановки показывала, что экономия была тут не делом

вкуса, а необходимости. Писемский переносил стеснения далеко не спокойно; он

досадовал на свою бедность и искал средств выйти из нее, за чем, собственно, и

явился в Петербург. На первых порах он даже определился на службу в один из

петербургских департаментов (в удел, кажется), и любопытно, что позднее, когда

покинул его (а случилось это очень скоро), Писемский указывал на одно чиновное

лицо, покровительствовавшее ему, со словами: «Никогда не прощу этому

человеку того, что я старался понравиться ему и выказать себя умницей». В 1856

году он принял поручение от морского министерства ехать в Астрахань для

собирания этнографических данных и описания края [453]. Вернувшись из

поездки, он принялся опять за чисто литературные работы и не мог победить

жалобы на малые, сравнительно, материальные результаты, какие они приносили.

Он выражал громко свое негодование на обстоятельства, которые делают

настоящего производителя ценностей подчиненным лицом собирателя их и

торговца ими. Не стесняясь, он в глаза говорил издателям журналов и сборников, 349

что их благосостояние зиждется на эксплуатации и бедности их сотрудников и

вкладчиков.

Никто не сердился на него за эти слова, во-первых, потому, что их

произносил весьма нужный человек, а во-вторых, потому, что, в сущности, это

были безобидные слова, не способные изменить обычаев литературного рынка.

Но и для Писемского наступил день, когда он почувствовал, что жизненная его

работа не пропала задаром. В 1861 году один из предпринимателей в Петербурге

(Стелловский) купил у него право на издание всех его дотоле появившихся

сочинений за 8 тыс. руб.,— сумму, немаловажную по тому времени [454]. С этим

обстоятельством, давшим Писемскому возможность почувствовать себя

самостоятельным писателем, имеющим свою цену на литературной бирже, связывается еще довольно характерный анекдот, рассказанный самим героем его.

После долгих и серьезных прений с своим издателем, согласившись на его

условия и получив крупный задаток, Писемскому вздумалось тотчас же и

попробовать себя в роли капиталиста. Он отправился в одно из пышных

публичных заведений столицы, где богатые люди мотают свою жизнь и состояние

и мимо которого он обыкновенно проходил, с любопытством посматривая на его

двери. Теперь он шумно раскрыл их и, как власть имущий, гордо вступил в

недоступные прежде чертоги, но, встретив там нечеловеческое подобострастие, звериную алчность к деньгам, тотчас же и очнулся. Готовность служить всем его

капризам отрезвила его лучше всякой проповеди и вместо поощрения к

издержкам погнала его вон, к себе домой... Анекдот хорошо рисует соединение

сильного практического смысла с детской наивностью и фантастическими

порывами, которые составляли сущность характера этого человека.

В Петербурге Писемский близко сошелся с другим замечательным

человеком этой переходной эпохи и своим антиподом по духу и внутреннему

содержанию, с А. В. Дружининым, который тогда же (1857 год) принял на себя

редакцию обездоленного журнала «Библиотека для чтения» и через год пригласил