Литературные воспоминания

[209] Статья С. П. Шевырева называлась «Взгляд русского на современное

образование Европы» и была напечатана в № 1 «Москвитянина» за 1841 г. Статья

И. В. Киреевского, конечно далекая от шевыревских несуразностей, по существу

не только не наносила удара Шевыреву, а, наоборот, во многом углубляла и

развивала основные положения его статьи. Белинский не нашел в статье «ничего

нового», хотя отметил, что «не новое» было высказано с таким мастерством, какое редко встречается в оригинальных статьях русских писателей. Основную

мысль статьи Киреевского хорошо выразил Герцен, когда писал, сравнивая статьи

М. Погодина и И. В. Киреевского и уличая редакцию в непоследовательности: «Г-

н Погодин доказывает, что два государства, развивающиеся на разных началах, не

привьют друг к другу оснований своей жизни; г. Киреевский стремится доказать, напротив, что славянский мир может обновить Европу своими началами»

(Герцен, т. II, стр. 137).

[210] Неточно: третья статья И. В. Киреевского, посвященная «текущим

явлениям литературы», появилась в мартовской книжке «Москвитянина» за 1845

г. (отд. «Критика», стр. 18—30) и отличалась, по характеристике Белинского,

«больше чем легкостью». Киреевский повторял в ней избитый булгаринско-

шевыревский тезис, будто «Отечественные записки» гоняются за Западом и

420

подрывают авторитеты отечественной литературы. Уничтожающий разбор этой

статьи Белинский дал в обзоре «Литературные и журнальные заметки»,

напечатанном в майском номере «Отечественных записок» (Белинский, т. IX, стр.

67—74).

[211] Известная книга Кюстина — С u s t i n e, «La Russie en 1839» («Россия

в 1839 году»), записки маркиза Кюстина, легитимиста, о своем путешествии в

Россию, изданные в 1843 г. в Париже и запрещенные в России.

[212] В этом месте Хомяков приводил в пример таких мудрых и светлых

эпох, сложившихся, однако же, без участия формального знания,— царствования

Федора Ивановича, Алексея Михайловича и императрицы Елизаветы Петровны, о

чем было уже говорено, (Прим, П. В, Анненкова.)

[213] Это смелое положение А. С. Хомякова, всеми замеченное и не

оставленное без возражения, показывало еще раз, как далеко увлекал его

блестящий ум, наклонный к решительным словам и афоризмам, ради

потрясающего их действия на слушателей. Вот что говорил он далее в

подтверждение своей мысли: «Везде она (Англия) является как создание

условного, мертвого формализма... но она вместе с тем имеет предания, поэзию, святость домашнего очага, теплоту сердца и Диккенса, меньшого брата нашего

Гоголя» (!) («Москвитянин», 1845 г., № 4, с. 29). (Прим. П. В. Анненкова.)

[214] И здесь и выше Анненков преувеличил «раздвоение» в лагере

славянофилов и степень отступления «Москвитянина» новой редакции от

прежних начал этого журнала Однако несомненно, что известное отступление все

же имело место. «Это несомненное отступление,— писал Г. В. Плеханов,— надо

рассматривать как доказательство того, что не остался без результата сильный

артиллерийский огонь, которым «западные» батареи ответили на вызов, содержавшийся в статье Шевырева» (Соч., т. XXIII, стр. 50). И все же

«Москвитянин» не пошел. «Москвитянин» не отвечал ни на одну живую,

распространенную в обществе потребность,— писал Герцен в «Былом и думах»,

— и, стало быть, не мог иметь другого хода, как в своем кружке» (Герцен, т. IX, стр. 168—169). Погодин снова стал во главе журнала не через год, как пишет

Анненков, а с четвертого номера. В рецензии на вторую часть «физиологии

Петербурга» (лето 1845 г.) Белинский уже писал о возвращении «Москвитянина»

к прежним погодинским «правилам» (Белинский, т. IX, стр. 216).

[215] Это свидетельство Анненкова подчеркивает лишний раз, насколько

ощутимо для современников было наличие двух принципиальных линий в борьбе

со славянофилами: ясной, твердой, последовательной линии Белинского и линии

собственно западников типа Грановского, колеблющихся, непоследовательных, ищущих «примирения».

[216] Это одна из тех глав, которые придают особую ценность

воспоминаниям Анненкова в отличие, например, от воспоминаний И. И. Панаева

(ср. описание жизни в Соколове в это лето в его «Литературных воспоминаниях», 1950, стр. 209—214), А. И. Герцен в гл. XXXII «Былого и дум» обрисовал разрыв

по коренным мировоззренческим вопросам, но это был, по-видимому, лишь

финальный акт многих столкновений по разным поводам. На это указывает и сам

Герцен. В той же главе он пишет: «Года через три-четыре считая от примирения с

421

Белинским в 1840 г.> я с глубокой горестью стал замечать, что, идучи из одних и

тех же начал, мы приходили к разным выводам, и это не потому, чтоб мы их

розно понимали, а потому, что они не всем нравились. В дневнике Герцена от 18

декабря 1844 г. есть запись о личных отношениях, вредно сказывающихся на

«характерности» и «прямоте мнений» (Герцен, т. II, стр. 397). Эта запись сделана

во время острой полемики со славянофилами, и потому, как правило, ее относили

к этому факту. На самом деле, по свидетельству самого Герцена, она прямо

связана со спорами внутри кружка Герцена — Грановского. «В этой зависти к