Литературные воспоминания

Об этом см. в гл. XXXII «Былого и дум».

[224] Как видим, Анненкова нельзя обвинить в пристрастии к Белинскому.

Если он к кому здесь и пристрастен, так это к Грановскому, расценивая его

выступление как целый «переворот» и прямо намечая линию от либерализма

сороковых годов к либерализму пятидесятых, славословившему крестьянскую

реформу 1861 г. как «национальное дело» величайшей важности, якобы

соответствующее «стихиям народной жизни». Когда Г. В. Плеханов в статье «О

Белинском» (1910) коснулся этой главы воспоминаний Анненкова, он записал, процитировав письмо Белинского от 8 сентября 1842 г. о социализме: «И такому

423

человеку находили нужным внушать любовь к народу! Напрасный труд: это было

то же самое, что возить воду в море» (Соч., т. XXIII, стр. 221).

[225] Кавелин Константин Дмитриевич (1818—1885) — профессор; историк

и юрист; в сороковые годы — друг Грановского, приятель Герцена и Белинского, в период крестьянской реформы — один из вождей либерально-монархической

«партии», выведенный в этой роли под именем Рязанцева в романе Н. Г.

Чернышевского «Пролог». Явно идеализируя «пропаганду» Кавелина, Анненков

говорит здесь об участии его в создании рукописной политической литературы о

положении в России, которая в период подготовки реформы ходила по рукам и

частью была опубликована в сборнике «Голоса из России», изданном Герценом.

Говоря о благорасположении ко всем видам «народного творчества», Анненков

имеет в виду реакционно-утопические представления Кавелина об общинно-

родовом начале и местничестве, как якобы специфических и характерных чертах

социального устройства России и славянства вообще. Эти идеи Кавелин развивал

в своей статье «Взгляд на юридический быт древней России», напечатанной в

«Современнике» еще при Белинском и вызвавшей его интерес «философским

пониманием» русской истории (Белинский, т. X, стр. 194).

Общинное устройство российской деревни и развитие местного, то есть

земско-дворянского, управления при «сохранении неограниченной власти

государя», Кавелин отстаивал в своих предреформенных работах («Записка об

освобождении крестьян в России», 1855; «Мнение о лучшем способе разработки

вопроса об освобождении крестьян», 1857). Но и в эти годы, как и в дальнейшем, община привлекала его не зародышами патриархально-социалистических

отношений («народник» Герцен), а своими реакционно-«охранительными»

функциями; в его представлении она была надежной «уздой» против «диких

мечтаний о вольности» крепостного крестьянства, предохранением от

революционного пролетариата. Анненкову нельзя отказать в проницательности: Кавелин действительно определился как идеолог дворянского либерализма, в

лице которого слились воедино черты западника и славянофила.

[226] Я сохраняю его карикатурный листок, сделанный карандашом и

изображающий Герцена, Грановского, Корша, Панаева, мою особу и других в

ночной беседе, какие тогда часто бывали на обрыве горы, в садовом павильоне

Соколовского парка. Кругу, собиравшемуся в Соколове, недоставало двух весьма

крупных членов его, В. П. Боткина и Огарева. Оба они жили за границей, в

Париже, и первый, по рассказам Панаева, тоже недавно возвратившегося оттуда, усиленно старался офранцузить себя в языке, образе жизни, нравах и уже

отличался ярой ненавистью к старому своему идолу — идеализму. Второй

философски растрачивал остатки своего, некогда громадного, состояния и очень

солидного здоровья. Впрочем, скандалезные анекдоты Панаева об обоих не

вполне передавали их нравственное содержание, потому что первый, Боткин, съездив в Испанию, подарил русскую публику замечательно умным и картинным

описанием страны, а второй, Огарев, возвратясь на родину в 1846, производил

такое сильное обаяние своей поэтической личностью, что сделался почти чем-то

вроде директора совести - directeur de conscience — в двух семьях — у Герцена и у

А. Тучкова. Дамы обеих семей упивались написанными им тогда поэтически-

424

философскими и социально-скорбными стихотворениями «Монологи», да и

мужская половина семей, как оказалось впоследствии, подпала влиянию поэта не

менее женской. Тайна этого обаяния заключалась в какой-то апатической, ленивой нервозности характера, позволявшей 0гареву постепенно достигать

крайних границ как в жизни, так и в мысли и уживаться, страдая, со всеми

самыми невозможными положениями легко, как у себя дома. (Прим. П. В.

Анненкова.)

[227] Тучков Алексей Алексеевич (1800—1879) — отец второй жены Н. П.

Огарева Н. А. Тучковой, впоследствии гражданской жены Герцена. В молодости

был связан с декабристами. Через Огарева в начале сороковых годов (по-

видимому, в 1843 г.) познакомился и близко сошелся с А. И. Герценом. В

дальнейшем неоднократно бывал у Герцена за границей и содействовал перевозке

в Россию его изданий.

Обаятельность, цельность натуры и нравственная чистота при независимом

и передовом образе мыслей действительно сделали Огарева нравственной

совестью близких ему людей — Герцена, Натальи Александровны, а затем и

семейства Тучковых. Анненков мог воочию наблюдать это, общаясь с семейством

Герцена и Тучкова в 1847—1848 гг, в Париже, а затем часто бывая в доме