Литературные воспоминания

прежних единомышленников. Он долго мучился как потерей старого созерцания, так и потерей старых собеседников, и только убежденный в законности поворота, им сделанного, освобождался от всех тревог и приобретал новое качество, именно

гнев и негодование против тех, которые его задерживали на пути и напрасно

занимали собой.

Первая попытка критически отнестись к составным частям московского

интеллектуального кружка и подвергнуть его анализу, за которым должно было

последовать отделение различных элементов, его составлявших, положена, как

известно, Белинским в статье под заглавием «О критике и литературных мнениях

„Московского наблюдателя"», помещенной в «Телескопе» 1836 года... Статья эта

в полемическом смысле принадлежит к мастерским вещам автора и по яркости

красок и резкой очевидности доводов не утеряла, кажется нам, относительной

занимательности и доныне. Вся она обращена была против главного критика

«Московского наблюдателя» С. П. Шевырева, у которого он спрашивал, чему он

верует, какие законы творчества и основные философско-эстетические или

эфические идеи исповедует,— разоблачая при этом его дилетантские отношения

ко всем художественным теориям, его обычай сочинять законы и правила вкуса

для оправдания личных своих вкусов, для потворства немногим избранникам из

своих близких знакомых и для указания обществу целей в меру случайных и

мимолетных своих ощущений. Особенно восставал Белинский против мнений

критика о важности светского и светско-дамского элемента в литературе, которые

могли будто бы возвысить ее тон и благороднее устроить жизнь самих авторов.

107

«Художественный и светский,— отвечал Белинский,— не суть слова

однозначащие, так же как дворянин и благородный человек... Художественность

доступна для людей всех сословий, всех состояний, если у них есть ум и чувство; светскость есть принадлежность касты... Светскость еще сходится с

образованностью, которая состоит в знании всего понемногу, но никогда не

сойдется с наукою и творчеством» и т. д. Статья эта вообще была одна из тех, которыми обыкновенно порываются старые связи и союзы и отыскиваются

новые. Для нас в ней особенно важны ее грустные заключительные строки:

«Всего досаднее, что у нас не умеют еще отделять человека от его мысли, не

могут поверить, чтоб можно было терять свое время, убивать здоровье и наживать

себе врагов из привязанности к какому-нибудь задушевному мнению, из любви к

какой-нибудь отвлеченной, а не житейской мысли. Но какая нужда до этого!» Он

доканчивал мысль восклицанием: «Но если мысли и убеждения доступны вам, идите вперед и да не совратят вас с пути ни расчеты эгоизма, ни отношения

личные и житейские, ни боязнь неприязни людской, ни обольщения их коварной

дружбы, стремящейся взамен своих ничтожных даров лишить вас лучшего вашего

сокровища — независимости мнения и чистой любви к истине!»

Или мы сильно ошибаемся, или в этом торжественном тоне ясно слышится

глубокий, искренний вопль души накануне потери некоторых из ее симпатий и

убеждений [096]. Слова Белинского содержат еще и пророчество. Предчувствие

не обмануло Белинского. Разрыв с журналистом и его партией не напрасно

казался ему отважным делом: с той минуты и до нынешней включительно

Белинскому составлена была в известных кругах репутация дикого ругателя всего

почтенного и достойного на русской почве, и попытки удержать за ним эту

репутацию в потомстве возобновляются еще от времени до времени и на наших

глазах.

Одновременно с этой статьей, давшей сильный толчок к разрушению мирно

процветавшей общины друзей науки и просвещения, было еще множество и

других случаев, при которых Белинский открыто искал боя и врагов. Так, он не

задумался назвать и «Современник» Пушкина, со второй его книжки,

«петербургским „Московским наблюдателем по направлению, заметив в нем

(справедливо или нет,— это другой вопрос) поползновение искать себе читателей

и судей в одном, исключительно светском круге [097]. Помним, что эта полемика

с «Современником» произвела в то время почти столько же шума и негодования, как и заметка его, несколько прежде сделанная и из другого круга представлений.

В статье «О повестях Гоголя» именно он проводил мысль, даже и не им первым

высказанную, что все древние и новые эпические поэмы, выкроенные по образцу

«Илиады», как то: «Энеида», «Освобожденный Иерусалим», «Потерянный рай»,

«Россиада» и проч., заменяя живые, неподдельные народные предания и

представления другими, хитро придуманными на их манер, принадлежат к

фальшивому роду произведений. Ужас всего старого педагогического мира

нашего, видевшего в этой заметке образец непростительного невежества и ересь, превышающую воображение, был невыразим. Так критик наш плодил вокруг себя

врагов со всех сторон, число которых увеличивалось почти с каждой новой его

заметкой о старых наших писателях, несходной с традиционным их пониманием.

108

Корыстный представитель этих недовольных, Булгарин, говорил в «Северной

пчеле», что при способе суждения, обнаруженном Белинским, ему нипочем

доказать какое угодно положение, хоть следующее: «Измена — дело не худое и