Литературные воспоминания

годов сами почти соглашались с своими судьями и постоянно твердили, даже и

печатно, что поколению их, как переходному, суждено только приготовить

материалы для реформ и изменений. О доброкачественности и пригодности этих

материалов только и шел у них весь спор. А что спор был не совсем бесплоден,—

это доказывается семенами развития, которые он заложил, просочив все слои

тогдашнего образованного общества, и которые вышли на свет, даже и после

систематического искоренения их в 1848 году, еще полными силы и жизни в двух

великих реформах настоящего царствования. Никто, полагаем, не станет

опровергать, что начала русской народной культуры, заметные в крестьянской

реформе, и начала европейского права, открывающиеся в судебной,—

приготовлены были издалека тем самым спором, о котором говорим [166]. Можно

155

пожелать и всем нынешним предметам споров такой же завидной исторической

участи.

XVII

Одним из важных борцов в плодотворном диспуте, завязавшемся тогда на

Руси, был Герцен. Признаться сказать, меня ошеломил и озадачил на первых

порах знакомства этот необычайно подвижной ум, переходивший с неистощимым

остроумием, блеском и непонятной быстротой от предмета к предмету, умевший

схватить и в складе чужой речи, и в простом случае из текущей жизни, и в любой

отвлеченной идее ту яркую черту, которая дает им физиономию и живое

выражение. Способность к поминутным неожиданным сближениям разнородных

предметов, которая питалась, во-первых, тонкой наблюдательностью, а во-

вторых, и весьма значительным капиталом энциклопедических сведений, была

развита у Герцена в необычайной степени,— так развита, что под конец даже

утомляла слушателя. Неугасающий фейерверк его речи, неистощимость фантазии

и изобретения, какая-то безоглядная расточительность ума приводили постоянно

в изумление его собеседников. После всегда горячей, но и всегда строгой, последовательной речи Белинского скользящее, беспрестанно перерождающееся, часто парадоксальное, раздражающее, но постоянно умное слово Герцена

требовало уже от собеседников, кроме напряженного внимания, еще и

необходимости быть всегда наготове и вооруженным для ответа. Зато уже

никакая пошлость или вялость мысли не могли выдержать и полчаса сношений с

Герценом, а претензия, напыщенность, педантическая важность просто бежали от

него или таяли перед ним, как воск перед огнем. Я знавал людей,

преимущественно из так называемых серьезных и дельных, которые не выносили

присутствия Герцена. Зато были и люди, даже между иностранцами, в эпоху его

156

заграничной жизни, для которых он скоро делался не только предметом

удивления, но страстных и слепых привязанностей.

Почти такие же результаты постоянно имела и его литературная,

публицистическая деятельность. Качества первоклассного русского писателя и

мыслителя Герцен обнаружил очень рано, с первого появления своего на арену

света, и сохранил их в течение всей жизни, даже и тогда, когда заблуждался.

Вообще говоря, мало встречается на свете людей, которые бы умели сберегать, подобно ему, право на внимание, уважение и изучение в то же самое время, когда

он отдавался какому-либо увлечению. Ошибки и заблуждения его носили еще на

себе печать мысли, от которой нельзя было отделаться одним только презрением

или отрицанием ее. Этой стороной своей деятельности он походил на Белинского, но Белинский, постоянно витавший в области идей, не имел вовсе способности

угадывать характера людей при встрече с ними и не обладал злым юмором

психолога и наблюдателя жизни. Герцен, наоборот, как будто родился с

критическими наклонностями ума, с качествами обличителя и преследователя

темных сторон существования. Это обнаружилось у него с самых ранних пор, еще

с московского периода его жизни, о котором говорим. И тогда Герцен был умом в

высшей степени непокорным и неуживчивым, с врожденным, органическим

отвращением ко всему, что являлось в виде какого-либо установленного правила, освященного общим молчанием, о какой-либо непроверенной истине. В таких

случаях хищнические, так сказать, способности его ума поднимались целиком и

выходили наружу, поражая своей едкостью, изворотливостью и находчивостью.

Он жил в Москве на Сивцевом-Вражке еще неведомым для публики лицом, но

уже приобрел известность в кругу своем как остроумный и опасный наблюдатель

окружающей его среды; конечно, он не всегда умел держать под спудом тайну тех

следственных протоколов, тех послужных списков о близких и дальних

личностях, какие вел в уме и про себя. Люди, беспечно стоявшие с ним об руку, не могли не изумляться, а подчас и не сердиться, когда открывались те или другие

части этой невольной работы его духа. К удивлению, вместе с нею уживались в

нем самые нежные, почти любовные отношения к избранным друзьям, не

избавленным от его анализа, но тут дело объясняется уже другой стороной его

характера.

Как бы для восстановления равновесия в его нравственной организации, природа позаботилась, однако же, вложить в его душу одно неодолимое

верование, одну непобедимую наклонность: Герцен веровал в благородные

инстинкты человеческого сердца, анализ его умолкал и благоговел перед