Литературный агент

И она, и я отключились. Вход свободен, про погреб ему известно, «шутка» не удалась… или ухнул вниз и выбрался. Подходит к жертве, вонзает под лопатку нож, обвивает моими безвольными пальцами ручку из нержавейки. И не замечает, как из верхнего кармашка пиджака выпал паркер и отлетел по ковру почти под столик. Единственный поистине роковой промах, однако вспомни признание: «Мотив — ревность в состоянии опьянения». Но где пьяный раздобыл остроотточенный нож? И вообще: убийца действовал на редкость собранно, осмотрительно и коварно, он сделал все, чтобы меня подставить. Юлий лжет!

Но что же дальше? Я бегу прочь от кошмара, проваливаюсь в преисподнюю, не в состоянии ничего сообразить… и кто-то закрывает погреб, да так, что я, физически довольно сильный, не смог даже приподнять «крышку гроба». А ведь ни задвижки, ни крюка, никакого запора на ней нет. Уверен: собравшись с духом, я в конце концов люк проломил бы — ощущение, что ты замурован, дало б сверх-силу! — но ничего этого не понадобилось. Я откинул крышку чуть не пальцем.

А трупа в пурпурной комнате уже не было. Сомневаюсь, что это убийца вернулся на место преступления — зачем? (Впрочем, он сам расскажет.) Или тот черный «демон», что заглянул в окно… Отставить! То был мой черный глюк. Остается Марина Морава, чей голос и шаги я слышал на поверхности «кладбища». Хозяйка вовремя заметила открытый погреб и закрыла крышку, чтоб беспрепятственно пройти на свет в пурпурную комнату. Кругом следы крови, на диване мертвая.

(Все совершается быстро, в бешеном темпе, в одиннадцатом часу мы вошли в избушку, в двенадцать я уже смываю кровь в лесном ручье, определив время по небесным светилам, а самое существенное — начинается ночь полнолуния.)

Итак, старуха видит мертвую девушку, берет ее на руки, несет и останавливается посередине кухни на крышке моего «гроба», случайно, на секунды. После падения я не смог одолеть двойную тяжесть… собственно, особо и не старался, уверенный, что я в могиле, что смертные покровы матери сырой земли подъемлет разве что Микула Селянинович.

Стало быть, Марина Морава украла и спрятала труп? Господи, да кому это еще нужно! А ей зачем?.. Ты, археолог, изучающий древнейшие цивилизации, не знаешь, зачем колдунье в полнолуние мертвое тело? Все «отходы» — кровь, сердце, ногти, волосы, кости и т. д. — идут в дело. Это живая магия, животрепещущая, покуда измученная плоть еще источает какое-то время стихию распада (а святые мощи через благодать являются источником энергии столетия!) Словом, тут эзотерическое подполье, в которое я не буду спускаться — опасно, не вернусь!

Тринадцать лет назад так же странно исчезла ее мать — и вот пришел черед старшей дочки. Абсурдист должен был до зеленых чертиков напиться, чтоб тронуть такую «культовую фигуру 21-го века», как Юлия Глан! Пусть никому не морочит голову, это не «пьяный» почерк, это переплелись в смертном объятье две сестры, как две змеи — Зависть и Ревность. «Но Юлька не талантлива» — кто это сказал? А почему я сказал «две сестры, как две змеи»?..

Подсознательную проговорку я проанализировать не успел, услышав вдруг необычный стук в каких-то, почудилось, трансцендентных сферах. Мысленно я уже коснулся небесных светил и почуял раскаленную магму ада (звездное небо над головою — нарушенный нравственный закон в душе), потому и не сразу сообразил, что стучат, торопливо и дробно, во входную дверь. Не сообразил, потому что есть электрический звонок, черт подери!

На лестничной площадке стояла Маня.

Двуличный ангел

Первым делом, как она вошла в кабинет, я бросился закрывать балкон. Но она попросила: не надо, душно будет. Помня давешнюю сцену, уселся я на балконный порожек, а Маня, оставивши бархатные туфельки без задников на полу, забралась с ногами в дедушкино кресло, покрытое потрепанные пледом, вылинявшим в мутно-розовый цвет, как Дюймовочка в бутоне. Была она в джинсах цвета нежных незабудок и такой же рубахе.

— Вы проболтались папе? Нарочно или нечаянно?

Умиление мое померкло. Я отрезал:

— Меня никто не просил соблюдать секрет. (Она опустила пушистую голову.) Милая Манюня, по нашим законам вы вот-вот будете совершеннолетняя и без папиного благословения сможете выходить хоть за…

— Почему вы сердитесь? — прервала она кротко. — Это я должна сердиться.

Я злился на себя: пусть и не специально донес, но и неспроста; эта новость о браке меня сразила, эта девушка, похожая иногда на ангела, разочаровала.

— И вы явились среди ночи выразить свое неудовольствие? Странно.

— Я не знаю, что со мною. Постоянный страх. А в доме светится одно окошко — ваше.

— И вы зашли на огонек, — подхватил я. — Нормально. Успокойтесь, дорогая, все у вас будет хорошо, если вы его любите.

— Тимура? Нет, тут совсем другое.

Я не стал уточнять, потому что уже заслужил репутацию сплетника, но свои соображения высказал:

— Понятно. Работа у вас тяжелая, а Страстов человек богатый.

— Он богатый?

— Обеспеченный. И папа с вашим выбором в конце концов смирится, ведь вы у него единственная радость осталась.

— Да, мне тоже кажется, что папа Юлу разлюбил.