Литературный призрак

Правда выше всего этого. Комету не волнует, знают ли люди о ее тысячелетней орбите или нет, а Правду не волнует, что на этой неделе пишут о ней в газетах. Безразличие Правды неизменно. Непостижимо, но как Меркурий, а не как Юпитер. Иногда оборачиваешься и замечаешь ее в струях фонтана, в дуге полета фрисби или в темноте чулана. Причины и следствия почтительно встают и представляются. В такие минуты я понимаю всю бессмысленность беспокойства. Я замолкаю и наблюдаю, как добро неуклюже пробивается сквозь стервозность и неуверенность. Связать свое будущее с жизнью Поппи и Индии – если они согласятся – вот самый главный, бесконечный, потрясающе зашкаливающий решительный поступок, который я могу совершить.

А потом Правда внезапно исчезает, и возвращается беспокойство о банковских счетах и неоплаченных квитанциях.

Я зевнул так широко, что едва не вывихнул челюсть. Адреналин от выпитого кофе и пережитого азарта улетучился. Правда очень утомительна. Пришла пора вылезать из чулана.

Я обменял фишки на деньги, отчаянно желая поскорее зажать купюры в потной ладони, пока меня не опознали. Почему кассиры всегда еле-еле шевелятся?

Наконец-то я обрел свободу. Взял в гардеробе куртку. Меня так никто и не узнал.

В углу вестибюля был телефон-автомат. Я сунул руку в карман, достать мелочь, и тут ко мне подошел Сэмюэл Беккет:

– Вашим друзьям настоятельно рекомендовали продолжить оживленный обмен мнениями в другом месте. Только уже без ножей.

– Кому-кому?

Телефон старой модели, с наборным диском. Кружочки и колесики крутятся по отдельности и все вместе. Я бросил монету в прорезь.

– Поппи! Это я.

– Это ж надо, кого я слышу, не прошло и…

Ехидничает. Устала?

– Я же тебе говорил – был на закрытом просмотре. Глазел, как малыш в кондитерской. А как там крошка-трилобит?

– Заснула обиженная. Хотела, чтобы ты рассказал ей перед сном сказку.

– Ох, сегодня очень трудный день.

– Бедный Марко!

– Понимаешь, у меня такие кардинальные смены парадигм… Послушай, Поппи…

– А парадигмы обязательно менять ночью?

– Поппи! Это не терпит отлагательств. Послушай… Конечно, я не магнат, ты знаешь… Не Джон Пол Гетти какой-нибудь…{133} Но послушай, я говорю серьезно… может, нам объединиться, а? В финансовом смысле, да и во всяком другом тоже. Конечно, это только верхушка айсберга обязательств, но… Если ты не возражаешь, то, может, имеет смысл…

– Марко! Ты вообще о чем?

Ну скажи наконец.

– Поппи! Ты хочешь замуж?

Боже, я это сказал.

– За кого?

Она не собиралась облегчать мне задачу.

– За меня.

– Гром среди ясного неба. Мне нужно время подумать.

– Сколько времени тебе нужно?

– Лет двадцать потерпишь?

– Ну ты и нахалка! А я еще купил тебе футболку со свинкой!

– Ты просишь моей руки и сердца, а взамен предлагаешь свинку. Где я, по-твоему, в Патни или в Бангладеше?

– Поппи, я серьезно! Я хочу быть твоим… Хочу, чтобы ты была моей… – (Мужем. Женой. О господи!) – Поппи, я научусь произносить эти слова. Я серьезно, Поппи. Я ни капли не пьян. И не укурен в дым. Я серьезно.

Следующие мгновенья были весомее обычных минут, наверное, потому, что в них спрессовалась возможная жизнь. Мы с Поппи заговорили одновременно. Я умолк, а Поппи продолжила:

– Значит, так. Если ты еще раз скажешь «серьезно», я тебе поверю. Но если потом окажется, что ты пошутил, то наша дружба или связь – называй как хочешь – на этом закончится. Обратной дороги не будет. Итак, в последний раз. Ты серьезно?

– Серьезно.

Поппи тихонько присвистнула:

– Марко! Ты меня удивляешь тем, что до сих пор удивляешь.

– Я сейчас приеду, хорошо?

Ожидание было невероятно долгим.

– Думаю, при сложившихся обстоятельствах – хорошо.

Я повесил трубку. Взял куртку. Метро давным-давно закрылось. У меня были деньги на такси, но пятнадцати фунтов хватит на то, чтобы прокормить Индию… на сколько дней этого хватит? Вообще-то, мне надо многое обдумать. Так что пойду пешком.

Даже если придется идти всю ночь.

Клир-Айленд

* * *

Охая и отфыркиваясь, я открыла глаза в солнечные высверки морской воды. Посмотрела на Билли в рубке, который едва сдерживал смех, и одними губами прошептала: «крысеныш». Он прыснул. «Святой Фахтна», одолев встречное течение между отмелью Иллаунброк и рифом Кларригмор, обогнул западный мыс острова Шеркин, и стало ясно, что путешествие в двенадцать тысяч миль, которое проделали я и мой черный блокнот, подошло к концу. В поле зрения возник Клир-Айленд, брызги высохли, стянули мне лицо соленой коркой, и – вот он, дом.

Одинокая рука мыса Ардатруха указывает в простор Атлантики. Блики света на волнах. Все оттенки синего там, где рифы обрываются в морскую глубь. Россыпь скал за Карриглюром. Луга в низинах, пастбища на холмах. Обшарпанная пристань в заливе на мысу. Кладбище, самое почтенное место на острове. Несколько миль извилистых дорог. Родник Святого Киарана. Остров древний как мир.

Немая дочь Билли толкнула меня, предлагая отцовский бинокль.

– Спасибо, Мэри.