Литературный призрак

Та же самая скамья, та же сама церковь, другая и та же самая Мо. Я посмотрела на свод и увидела дно лодки. Я всегда воспринимала эту церковь как Ноев ковчег на горе Арарат. Запах свежей древесины, древних каменных плит и молитвенников. Я закрыла глаза и представила, будто по одну сторону от меня стоит мать, чопорная женщина, а по другую – отец. Я внезапно уловила аромат материнских духов, они назывались «Горная лилия». Отец, пахнущий табаком, чуть посапывал, внушительное пузо поднималось и опускалось в такт дыханию. Он сжал мою руку, повернулся ко мне и улыбнулся. Я открыла глаза, освободившись от грез. Джон ощупью пробрался среди регистров органа, кашлянул и заиграл «A Lighter Shade of Pale»[28].

– Джон Каллин! Гимн шальных шестидесятых в Божьем доме!

– Если Бог не может оценить духовность Procol Harum, тем хуже для Него.

– А если войдет отец Уолли?

– Скажем, что это пастораль ми минор Феттучино.

– Феттучино – сорт спагетти!

– Мы отплясали последнее фанданго…{151}

Нотный стан, музыкальные ключи и триоли в витражах.

К самой высокой точке острова ведет дорога Нив. Мы медленно брели по ней, я помогала Джону обходить выбоины.

– Ух ты, как ветряная турбина быстро крутится.

– Да, Джон.

– Все наши до сих пор уверены, что турбина на острове – твоя затея.

– Вовсе нет. Исследовательская группа выбрала Клир-Айленд самостоятельно.

– Бэджер О’Коннор хотел провести сбор подписей под петицией в Европарламент, с призывом «Руки прочь от Клир-Айленда!». А потом выяснилось, что никому на острове больше не придется платить за электроэнергию. И когда в последний момент комитет предложил установить турбину на Гилларни-Айленд, О’Коннор организовал петицию с призывом «Верните нам наш генератор!».

– Ну, в свое время и ветряные мельницы, и каналы, и паровозы вызывали у людей протест. А когда они оказались под угрозой исчезновения, люди прониклись к ним нежностью. О, там, на гряде, прогуливается пара ворон!

Вороны напомнили мне старух в черных плащах на берегу. Они одновременно уставились на меня.

Чем ближе мы подходили к ветряной турбине, тем громче становился гул и мерное вжуханье. Если каждый оборот – новый день, новый год, новую вселенная, а тень лопастей – серп антивещества, то…

Я едва не наступила на что-то черное, облепленное жужжащими мухами.

– Фу!

– Что там? – спросил Джон. – Коровья лепешка?

– Нет. Клыкастая летучая мышь, дохлая, с наполовину отъеденной мордочкой.

– Очаровательно.

Далеко внизу, по тропе у подножия скалы, брела незнакомка. С биноклем. Я ничего не сказала Джону.

– О чем задумалась, Мо?

– В Гонконге у меня на глазах умер человек.

– Отчего?

– Не знаю. Повалился на землю – и все. Совсем рядом со мной. Сердечный приступ, наверное. Там на одном из окраинных островов есть большой серебристый Будда. К нему ведет лестница, а у ее подножия – стоянка туристических автобусов и всякие ларьки. Я купила миску лапши, присела в тенек и потихоньку ее уплетала. А он упал передо мной. Совсем еще молодой. Даже не знаю, почему я сейчас о нем вспомнила. Большие серебристые штуковины на вершинах холмов… Наверное, поэтому. И знаешь, что самое странное? Он улыбался.

Я лежала в углублении могильной плиты, свернувшись как эмбрион.

Укрытие от ветра. Приложи ухо к ракушке времени, Мо. Могильный камень лежал здесь три тысячи лет. Я представила, что лежу здесь столько же. Никому не известно, как древние кельты, не знавшие железных орудий, умудрились выдолбить в граните саркофаг для погребения вождя. Никому не известно, как они умудрились приволочь с мыса Блананарраган этот камень шириной с двуспальную кровать, но в два раза выше.

Чуть поодаль маячили волосатые ноги Джона.

Дальше колыхалась трава на дюнах, пенились барашки на бурунах. За бурунами волны, всех цветов и оттенков глаз убегали вдаль, к спящему великану.

Детьми мы подначивали друг дружку провести здесь ночь. Местное поверье гласило, что тот, кто проведет ночь на могиле Киарана, либо превратится в ворону, либо станет поэтом. Дэнни Уэйт однажды здесь заночевал, но стал механиком и женился на дочери балтиморского мясника.

Я протянула руку и пощекотала Джона под коленкой.

Он ойкнул.

– Знаешь, Каллин, а я бы не прочь превратиться сейчас в ворону. Прекрасный выход из положения. Представляешь? «Извините, Хайнц и мистер Техасец. Мо Мантервари с удовольствием научила бы ваше оружие думать, но ей некогда – она улетела за дождевыми червями к ужину».

– И я бы хотел стать вороной. Только не слепой. Слетал бы к ветряной турбине. Давай вылезай оттуда. Лежать в могиле – жутковатое развлечение.

– Тут случались вещи пожутче. Помнится, Уэлан Скотт рассказывал, что здесь служили мессу святого Секера.

– А это еще что?

– Ничего-то вы, городские пижоны, не знаете. Это кощунственный ритуал, католическая служба, которую читают задом наперед. Тот, по кому отслужили мессу святого Секера, не доживает до зимнего солнцестояния.

– У отца Уолли наверняка было свое мнение на этот счет.

– Отпущение такого греха можно вымолить только у папы римского.

– Надо же, ты росла среди всего этого, а стала ученым.