Литературный призрак

– Я потому и стала ученым, что росла среди всего этого.

Даже время подвластно времени. Когда-то единственно важным временем были только ритмы планеты и ритмы тела. Первые островитяне отмечали время четыре раза в году – солнцестояния и равноденствия, – чтобы не начать сев слишком рано или слишком поздно. С приходом христианства появились воскресенья, праздники Рождества и Пасхи, год заполнился днями всевозможных святых. Англичане обозначили сроки аренды и уплаты налогов. С появлением железных дорог по строгому расписанию замаршировали часы. Спутниковое телевидение передает шестичасовые новости по всему миру ровно в шесть часов. Современная наука расщепляет время на все более малые дольки. В «Лайтбоксе», исследуя сверхпроводимость, я имела дело с джиффи – мгновениями, которых в секунде 10 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000.

Но измерить скорость течения времени так же невозможно, как разлить дни по бутылкам. Хронометры измеряют произвольные отрезки времени, но не его скорость. Никто не знает, ускоряется время или замедляется. Никто понятия не имеет, что такое время. Сколько времени в сутках? Не сколько часов, минут, секунд, а сколько времени нам отпущено.

Вот в этих сутках, например?

– Какие сэндвичи у нас по сценарию, Мо?

– Ветчина и сыр, ветчина и помидор, сыр и помидор.

– А еще ветчина, сыр и помидор.

– Откуда ты знаешь?

– Ты всегда делаешь сэндвичи по диаграмме Венна – все возможные подмножества заданного множества.

– Правда, что ли?

– Поэтому на тебе и женился.

Я вспомнила про сало, полученное от Мейси, развернула фольгу и, переборов искушение съесть его, натерла им бородавку.

– Погоди, Джон. Мне нужно захоронить сало.

– Чудодейственное средство Мейси от бородавок? Ну давай, хорони. Я не буду подглядывать, честное скаутское.

Встану я, и пойду, и направлюсь на Иннисфри,
И дом построю из веток, и стены обмажу глиной;
Бобы посажу на лужайке, грядку, две или три,
И в улье рой поселю пчелиный[29]

{152}.

– Вот уже целых полчаса я совсем не думаю о физике.

– Старый добрый остров творит чудеса. Никого не видно поблизости?

– Ни души. Похоже, тут только мы. И дневная луна. И Ноаковы джерсийки.

– Тогда прильни к моей груди, океанское дитя{153}, моя пышногрудая островитяночка!

– Тоже мне скажешь – пышногрудая! Джон Каллин…

Из «Зеленого человека» мы ушли перед самым ужином. Джон, Планк и я отправились в «Эйгон» пешком. Лиам крутил педали горного велосипеда.

– И кто тебя научил так держать выпивку? – спрашиваю я.

– Па.

– Злостная клевета!

Из нас троих только Планк шла ровно.

– Сегодня удивительный закат, па.

– Правда? Какого цвета?

– Красного.

– Какого красного?

– Как арбузная мякоть.

– И впрямь удивительный. Это октябрьский красный. Такие закаты бывают редко.

Джон присел на камень у ограды, Планк осталась за компанию. Дерн был истоптан копытами и изрыт кротовыми ходами. Лиам поехал домой, кормить Шредингера.

Сад превратился в маленький лес. Крыша обвалилась, как я и думала. Я осторожно пошла по былой тропинке. Нет ли чьих глаз в затянутых сумраком оконных проемах? Шуршал плющ на стенах. В доме что-то постукивало и шлепало. Кто тут обосновался – совы, кошки, летучие мыши или двуногие?

– Привет! – сказала я с порога в пустой дверной проем. – Есть тут кто?

Вот тут, на этом самом пороге, у па отказало измученное сердце. Ма с мертвенным спокойствием вещуньи велела мне присмотреть за ним и на велосипеде отправилась в порт за доктором Маллаханом.

Папа хотел мне что-то сказать. Я склонилась к нему. С трудом, будто грудь ему завалило булыжниками, он вымолвил:

– Мо, будь сильной. Понимаешь? Учись как следует, но гэльских корней не забывай. Помни, кто ты есть.

– Па, ты что, умираешь?

– Да, доченька, – сказал па. – Очень необычное ощущение.

Когда-то это был маленький аккуратный домик, в котором всегда пахло свежестью, новой штукатуркой и белильной известью. Однажды летом папа выложил кровлю черепицей, с помощью младших Дигов, отца Уолли и Габриэля Фитцмориса, который утонул в октябре того же года. А старую соломенную крышу мы уволокли на берег и развели огромный костер.

Но любая сложная система стремится от упорядоченности к хаосу. Мы с мамой уехали с острова, поселились у тетушек на большой земле, и за работу принялись штормовые ветры да древесные жучки. А другим жителям острова нужны были строительные материалы для ремонта. Мама, не желая встречаться с призраками, предложила соседям разобрать наш дом – кому что понадобится.

Так что сейчас крыша сумерек и ранних звезд опирается на молодые деревца.

– Мо! Как ты там? – окликает Джон из-за ограды.

Никакого послания для меня здесь нет.

– Да, – кричу я в ответ, застегиваю куртку.

* * *

Джон зевнул и потянулся, стряхивая сон. Ласковый день, в котором еле-еле угадывается холодок зимы. Тарахтели вертолеты.

– Хорошо спалось, родной мой?

(Джон всегда слышит улыбки в голосах.)

Он заворочал языком, расклеивая заспанный рот.