Литературный призрак

Ей, бедняге, хуже всех. Нью-Йорк, Нью-Йорк, ты слушаешь «Ночной поезд». Ваш проводник Бэт Сегундо ведет специальный репортаж, посвященный концу света. В любую погоду – и в солнце, и в дождь, и в снег – вот уже восемь лет я сижу на этом месте и не допущу, чтобы какая-то ядерная война вставляла палки в колеса «Ночного поезда». Привет, Бронкс! Плохо вижу вас! Снег мешает. Что-то вас дымом затянуло. Сирена возвестила начало комендантского часа, и на башнях Международного торгового центра погасли огни. На острове Рузвельта в полночь что-то рвануло, но теперь тишина. Я с вами – значит еще не конец. В Гарлеме, похоже, перебои с электричеством: огни то загораются, то гаснут, как дефектная лампа дневного света. В Ист-Виллидже, рядом с нашей радиостанцией, тихо, пусто и жутко. На Лексингтон-авеню ни души, если не считать полицейских патрулей. Люди, не выходите на улицу без крайней нужды. Посмотрите на ночных животных. Самые умные на зиму впадают в спячку. Да… Слышит меня кто-нибудь или нет? Если вы сейчас не поджигаете автомобили и не грабите «Тиффани», то, наверное, сидите у телевизора, наблюдая за величайшей трагедией в истории человечества. Апокалипсис сегодня, прямо сейчас, смотри вволю, пока глаза не лопнут! Однако не забывайте, что именно звонки на радио и общение в прямом эфире положили начало интерактивным развлекательным передачам! «Ночной поезд» по-прежнему в пути! Самим фактом вещания мы бросаем вызов принятому на прошлой неделе Закону о средствах массовой информации в условиях чрезвычайного положения. Ловкое название, правда? Я пытался дозвониться нашему адвокату, но он не отвечает. Наверное, сидит где-нибудь в Новой Англии, на глубине тридцати метров под землей, в своем личном бункере типа «Эдем-три». В этой войне выживут только тараканы и адвокаты, они и станут родоначальниками новой цивилизации. Информационная полиция, наверное, слишком занята – нашу дверь пока не вышибли. А может, мощная глушилка забивает все частоты или из самой главной розетки страны выдернули штепсель, и я говорю сам с собой. Бог свидетель, за время супружества я постиг это искусство. А может, по счастливой случайности военный комендант – поклонник Пола Саймона: только что у нас прозвучала песня «Still Crazy After All These Years»[36]{180}, которую я с превеликим почтением посвящаю всем правительствам земного шара. А перед этим великий Фредди Меркьюри, мир его праху, исполнил «Who Wants to Live Forever»[37]{181}. Посвящается мне. Спасибо, Бэт, очень тронут. Да ладно, Бэт, пустяки. Если нас слушают члены ассоциации «Благообразные американские родители против усатых английских геев» и оскорбятся упоминанием Фредди Меркьюри на нашем шоу, жалобы можно направлять лорду Руперту в его убежище. В нынешней ситуации есть свои плюсы: если боеголовка прорвется-таки через «Скай-веб» и разнесет «большое яблоко» на кварки и глюоны, я смогу лично поинтересоваться у святого Фредди, какой смысл он вкладывал в «Богемскую рапсодию». Между прочим, предыдущую песню, смитсовскую «Bigmouth Strikes Again», я посвятил бывшей жене{182}. Погодите минутку, налью еще. Слышите – буль-буль-буль… Как фламинго, заглатывающий жирного угря. Это я пью «Килмагун». «Грантс» тоже ничего такой вискарь, но, если воспользоваться музыкальной аналогией, он как труба. А «Килмагун» – это тенор-саксофон. Чертовски классный виски. Собственно, первый в моей жизни, к которому я так проникся. Если войну отменят из-за плохой видимости, мистер Килмагун должен будет прислать мне дубовый бочонок своего наилучшего продукта за – ик! – рекламу. Прошу прощения, что качество звучания сегодня не блещет. Это потому, что мне приходится со всей аппаратурой управляться са… момо… мому. Да, самому. Вся наша команда – инженер, мой продюсер Карлотта и вундеркинд Кевин, они почему-то вбили себе в голову, что встретить конец света в кругу семьи гораздо важнее, чем выполнять свою работу. Ничего удивительного, что экономика в такой заднице… Никогда раньше не приходилось вести прямой репортаж о конце света. Разве это не уникальная возможность, черт возьми? Когда я был молодой и русские мечтали разнести нас к чертовой матери, я имею в виду времена Форда, Картера, Рейгана, так нам говорили, что в нашем распоряжении будут четыре минуты – столько летит ракета. Я тогда, помню, задумывался, а что бы я сделал в эти четыре минуты? Сварил яйцо вкрутую? Трахнулся? Помирился с врагом? Послушал Джима Моррисона? Угнал тачку и проехал три квартала? И вот прошло уже четыре дня с начала Катастрофы. Четыре дня – патрули, военное положение, комендантский час… Больше всего доканывают ожидание и неопределенность… Сегодня вечером объявили войну, по крайней мере, появилась какая-то ясность… На каком мы свете? Слушаем следующую песню. Я посвящаю ее своей дочери, Джулии, которой в следующий вторник исполнится восемь лет. Если, конечно, следующий вторник наступит. Вы догадались: это Битлы – «Джулия». Шансы, что ты, мое океанское дитя, услышишь меня, невелики. Когда твоя мама звонила в последний раз, она сказала, что эвакуационная полиция развернула вас в другую сторону – то ли в Омаху, то ли в Мус-Джо{183}, то ли на край земли. Но мы с мамой назвали тебя в честь этой песни, это было давно, в лучшие времена. Дивная ленноновская вещица из этого кладезя странностей, «Белого альбома». «Половина моих слов лишена смысла, поэтому я просто спою тебе о любви{184}, Джуууулия». Ну и дела! Глазам не верю! Бэтфон мигает. Мне звонят – в такую-то ночь! Наконец-то безмолвие обретает голос. Кто бы ты ни был – господин президент, Фредди Меркьюри, пророк Илия, надеюсь, монотеисты не обидятся, особенно если учесть, как славно процветает наша планета под мудрым водительством Господа. Итак, таинственный собеседник, предоставляю тебе слово до конца света!