Литерный эшелон

Комиссару не хотелось снова выходить в степь, в зиму с таким страшным холодом и ветром. Но еще меньше хотелось оставаться в этом завалящем городке. А вот попасть в столицу — хотелось.

Наживка оказалась проглоченной, комиссар кивнул:

— Я с вами… Я тоже хочу оправдать доверие Ленина.

Образок

В себя Андрей пришел от ведра воды, выплеснутой в лицо.

Немыслимо болела голова, словно после грандиозной попойки. Неожиданно это показалось Андрею логичным: всю страну кружит словно в пьяном угаре — должно же хоть у кого-то наступить похмелье.

Данилин осмотрелся. В комнате, кроме него имелось четыре человека. Главным был, очевидно, человек в кожаном бушлате. Имелись еще двое солдат и какой-то очкарик.

За окном стремительно темнело. На улице было видно солдат, будто бы пехотный батальон. Напротив стояла небогатая сельская церквушка. Над входом в нее ветер трепал красный стяг.

Было холодно даже в доме. На окне мороз рисовал неприличные рисунки.

Комбат смотрел на Андрея, тот глядел на комбата. Странно, но полковник Данилин совсем не чувствовал ненависти к противнику. Ведь тот просто оказался хитрее, искуснее. А вокруг шла война, пусть и гражданская, но все равно — работа для солдата. Ничего личного, только работа…

К тому же этот вчерашний унтер-офицер, одетый в шинель со споротыми погонами решил часть недавней проблемы. Теперь только он, Андрей, знает… Знает… Знает о чем?

Болела голова.

— Кто вы такой? Откуда вы?.. — вопрошал комбат.

— Андрей… — фамилия уже далась труднее. — Данилин.

— Ваше звание?.. — спросил комбат, сверяясь с бумагами.

Попытка вспомнить обернулась вспышкой головной болью.

— Ничего не помню… Ничего… Голова болит очень…

Комбат обошел вокруг Андрея, осмотрел его словно диковинное животное или скульптуру. Заметил медальон на шее, открыл его. Увидел фото Аленки, Фрола и Арины.

— Твоя семья? — спросил комбат.

Андрей посмотрел на лики смутно знакомые…

Пробормотал:

— Не помню. Не помню…

— Что с ним? — спросил комбат у присутствующего очкарика.

— Может быть — потеря памяти. Амнезия, — ответил тот.

— Гхм… Любопытственно. И когда он вспомнит?

— Может — сегодня же. Может — никогда.

Комбат задумался, но ненадолго.

— Отправить в штаб к генералу Духонину! — распорядился он. — Никакого толку с него. Не буду я ждать, пока он что-то вспомнит. Ты уж прости, только прямо сейчас мы тебя не расстреляем. Ночь на дворе, а вести к проруби далеко. Пристрелить тебя у порога — так ведь волки расплодились без меры, к чему их сюдой приваживать. Живи до утра — так и быть, ну а далее — прости-прощай.

Очкарик вздрогнул: Николая Николаевича Духонина убили еще в семнадцатом году. И, ежели у него имелся штаб, то где-то там, на небесах…

— Петя… Петруша… Это неправильно… — забормотал очкарик. — Он же ничего не помнит. Он новый, чистый человек. Tabula rasa. Чистая доска! А ты его — расстрелять!

— Любопытственный случай, очень любопытственный. — согласился комбат. — С одной стороны — он беляк, враг, контра. С другой — не помнит ни хрена. Можно ведь было его оставить в живых, перековать в сознательного члена советского общества. Да вот беда, что будет, коли он лет через пяток вспомнит, что он белая кровь, золотопогонник?

И комбат дал знак, означающий, что Андрей ему боле не интересен.

Данилина вывели, препроводили в соседнюю хату, в которой отдыхали красноармейцы. Втолкнули в комнату маленькую, без окон. В ней имелся шкаф и скрипучая железная кровать. За толстой дверью шумно отдыхали красноармейцы. Через широкую щель под дверью проникал свет и густой махорочный дым, а также ругань.

Судя по фразам играли в карты, в «шестьдесят шесть».

Андрей осмотрел комнатушку, пытаясь рассмотреть путь к побегу — такового не имелось. Открыл шкаф — он был совершенно пустым, за исключением густого лавандового запаха.

Заглянул и за шкаф. В уголке, между ним и стеной висела иконка, совсем маленькая листовушка в пядь высотой. С нее через щель на мир печально глядел Спаситель.

Верно, когда начались большевистские безобразия, угол заставили шкафом, да об образе забыли.

В последнее время Андрею было все тяжелее верить в Бога. Похоже, он не то что отвернулся от России, но и за себя и своих слуг постоять не мог. И у иконы был, наверное, один путь — к дровам, в небытие.

Как, кстати и у Данилина.

И поэтому Андрей подмигнул Христу.

— Что, тяжко ноне? — спросил он у святого лика.

Тот был безмолвен, улыбаясь по-прежнему печально.

— Ну что с тобой делать?..

Данилин задумался: и, правда что? Впереди его ждала пуля да яма. Только бросать Христа здесь, среди чужих ему людей тоже не хотелось.

И сняв образок со стены, Андрей спрятал его под рубашку.

— Говоришь, как у Христа за пазухой? — спросил он кого-то.

И прилег на лавку у стены.

В ночь перед расстрелом спалось донельзя крепко.

Утром Андрея растолкали ни свет ни заря:

— Эй, контра… Просыпайся что ли…

Андрей потер глаза: что такое? Ах да… Сейчас его расстреливать поведут. Отчего-то не было ни злости, ни желания бороться. Была только апатия, сонливость, и нежелание покидать теплую хату.