Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

Яковлев посмотрел на него невинными глазами. Он ничего не мог объяснить ему сейчас. В его голове еще не было четкого плана. Одно он понял ясно – в верхушке большевиков нет единства. Каждый вождь имеет свою группу сторонников, которая выполняет только его распоряжения. Ленин не знает того, что делают люди Свердлова на местах, но он, по всей видимости, и не хочет вникать в это. Ему хватает своих забот. Надо хотя бы мало-мальски обеспечить жизнь в Москве и Питере, попытаться выстроить отношения с европейскими странами, в первую очередь с Германией.

Троцкий, став наркомом иностранных дел, завоевывает славу, публикуя тайные документы российской дипломатии. Ему нет никакого дела до того, какой ущерб наносят эти публикации России. Ведь каждый документ, словно бомба, взрывается то в Лондоне, то в Париже или какой-то другой европейской столице. Троцкий с садистской настойчивостью пытается разнести вдребезги все то, чего российская дипломатия ценой невероятных усилий добивалась в течение многих десятилетий.

Одним из первых документов было опубликовано соглашение о Константинополе. В нем говорилось о том, что по взаимной договоренности стран Антанты после окончания мировой войны Константинополь вместе с проливом Босфор отойдет под юрисдикцию России. Троцкий назвал это аннексией и заявил, что Россия отказывается от каких-либо территориальных притязаний к другим странам. Но ведь мировая война началась именно из-за этих притязаний. Австрия претендовала на Балканы и часть Италии, Германия – на часть Франции и некоторые французские и английские колонии, Англия – на Иран, Афганистан и господство в мировой политике. Цель публикаций была одна – перессорить между собой всех, кого только можно. Создать у европейских государств и народов недоверие друг к другу.

О демократии и справедливости, именем которых совершалась революция, теперь не говорилось ни слова. Разгон законно избранного Учредительного собрания лучше всего показывал, какая именно демократия нужна большевикам.

И только одно объединяло вождей – стремление любой ценой покорить Россию, которая пока открыто не противилась этому. И одной из разменных карт в борьбе за власть у вождей революции была царская семья. Когда Яковлев начинал думать о конечных целях революции, он не находил себе места. Он уже давно изжил наивный революционный идеализм, поняв, что всякая новая власть может удержаться только на крови старой. Не пролив этой крови, нельзя утвердить себя в глазах народа. Но именно он, проливавший кровь ради революции, теперь не хотел ее. Счастье одних никогда не может быть построено на страданиях других. Когда Государь говорил, что придет время собирать камни, он имел в виду именно это. Сейчас он смотрел на Яковлева, ожидая ответа.

Но разве мог Яковлев быть откровенен с ним? Разве мог он посвятить его в тайну, которую боялся открыть самому себе? Ведь если они минуют Омск, тогда можно будет собирать под свои знамена всех, кто хочет служить России и демократии. Необходимо новое Учредительное собрание, которое разработает и примет новую конституцию. И руководить страной до принятия новой конституции должен Государь. Но пока о подобном боязно даже думать. Яковлев опустил глаза и, стараясь выглядеть как можно спокойнее, сказал:

– Я только стремлюсь миновать Екатеринбург. Мне не хочется оказаться в нем. Я уже говорил, что не люблю его. – Яковлев вдруг вскинул голову, посмотрел в глаза Государю и спросил: – Скажите, Ваше Величество, а что вы думаете о новой жизни?

Николай поджал губы, немного помолчал, потом произнес глуховатым голосом:

– Народ доверчив. Ему хочется как можно быстрее превратить свои мечты в действительность, и он готов идти за тем, кто пообещает завтра же сделать это. В революционных газетах много наивности и несостоятельных обещаний. Но ведь в конце концов все возвращается на круги своя. Что будет тогда, когда придет время отчитываться за обещания?

– Вы знаете, о чем мечтает народ? – спросил Яковлев.

– Народ всегда мечтает о лучшей доле. Но очень часто он не хочет понять, что путь к благоденствию долог и труден.

Дверь купе приоткрылась, в образовавшейся щели показалась взлохмаченная голова Гузакова. Он посмотрел на Яковлева странным взглядом, отступил на полшага и прикрыл дверь. Яковлев поднялся и вышел в коридор.

– Сбежал ведь, сволочь, – зло сказал Гузаков, наклонившись к самому уху Яковлева.

– Авдеев?

– Да. И не один, а с верным своим дружком. Надо останавливать поезд и давать задний ход. Мы должны поймать его и расстрелять на месте.

– Как же он ушел? – сокрушенно спросил Яковлев.

– Сказал охраннику, что надо сбегать в туалет и попросил на время отлучки поиграть за него в карты. Тот оказался лопухом и согласился. А когда понял, что обманули, было поздно. Авдеев сбежал, когда поезд еще только набирал ход на станции. Может, вернемся?