Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

Доктор Боткин, горничная Демидова, повар Харитонов и заведующий царским гардеробом Трупп находились в комнате, расположенной сразу за прихожей. Обстановка в ней напоминала солдатскую казарму. В комнате стояло три кровати и один стол. Боткин лежал на застеленной тонким серым одеялом кровати, остальные сидели, понуро опустив головы. Они тоже почувствовали в доме суровую арестантскую атмосферу и не знали, как себя вести. Николай сразу заметил это. Ему было жаль прислугу, и он понял, что избавить людей от угнетенного состояния может только работа. Она отгоняет тяжелые мысли.

– Вы знаете, Евгений Сергеевич, – сказал Николай, обращаясь к Боткину, – оказывается, в этом доме есть не только ванная, но и горячая вода. Пожалуйста, голубушка, – повернулся Николай к Демидовой, – приготовьте мне ванну. А вы, Евгений Сергеевич, будьте любезны, посмотрите Государыню. Ей вновь нездоровится.

Эти простые, сказанные доброжелательным тоном слова вернули прислугу к жизни. Демидова тут же поднялась и ушла готовить ванну. Харитонов пошел к охране разузнать, где можно приготовить чай. Боткин отправился к Государыне. Мария разговорилась с Авдеевым.

– Скажите, – спросила она, остановившись около него, – а нам можно будет гулять на улице?

Авдеев оторопел от этого вопроса, решив, что великая княжна имеет в виду прогулки по Екатеринбургу. Вытаращив глаза, он несколько мгновений не моргая молча смотрел на нее. Простое появление царя и его семьи на улицах города соберет огромную толпу зевак, среди которых могут затесаться и монархисты, мечтающие спасти своего Императора. Екатеринбургская ЧК ни в коем случае не может допустить этого. Растерянно пожав плечами, Авдеев сказал, стараясь не смотреть на Марию:

– Никаких прогулок у вас не будет. Городской совет не разрешил этого.

– Неужели мы все время должны находиться в комнате? – удивилась Мария. – Ведь человек должен дышать свежим воздухом.

– Прогулки вам будут разрешены только в ограде дома, – сухо заметил Авдеев. – При нем есть небольшой садик. Но не сегодня. Я сообщу вам об этом позже.

– А письма писать мы можем? – спросила Мария.

– Письма можете, – наморщив лоб и помолчав немного, сказал Авдеев. – Но вы должны их передавать мне. – Он снова помолчал и добавил: – Незапечатанными. – Затем поднял голову и спросил:

– Кому вы собираетесь писать?

– Сестрам и брату, – ответила Мария. – Они ведь остались в Тобольске.

В комнату вошла Демидова – полная, крупная сорокалетняя женщина с мягкими движениями и всегда добрым, отзывчивым взглядом. Молчаливая от природы, она никогда не вступала ни в какие разговоры, а говорила только то, что от нее требовалось в данный момент.

– Ванна готова, Ваше Величество, – сказала она, остановившись у порога.

– Благодарю вас, Нюта, – ответил Николай.

За время ссылки между царской семьей и прислугой установились почти семейные отношения. И сам Николай, и дети уже давно называли Анну Демидову Нютой. Да и у нее было такое ощущение, будто она всю жизнь провела с этой семьей. Демидова поклонилась и показала рукой на дверь.

Государь действительно хотел принять ванну. В нормальной жизни каждый свой новый день он начинал с этого. Вернувшись к Александре Федоровне, которая все так же, низко опустив голову и шмыгая носом, сидела на краю кровати, Николай сказал:

– Ты знаешь, Аликс, здесь действительно есть ванная с горячей водой. Может быть, ты пойдешь туда первой?

– Нет, Ники, иди, – ответила Александра Федоровна. – Мария сказала, что можно написать письмо детям. Мы уже четыре дня не имеем сведений о них. Алексей болен. Я вся извелась. Я буду писать ему письмо. В ванную пойду немного погодя. – Она встала, опершись рукой о спинку кровати, и направилась к столу. Мария подала ей бумагу. Александра Федоровна взяла ручку, обмакнула перо в чернила, но тут же отодвинула от себя бумагу и положила ручку на прибор.

– Пиши ты, – сказала она дочери. – У меня отказывают руки. Я потом допишу от себя немного. Папа тоже напишет Алексею.

Письмо надо было отдавать Авдееву для проверки. Он в свою очередь должен был отнести его в ЧК. Только после этого его могли доставить на почту. По этой причине в нем нельзя было допускать откровений, его требовалось писать иносказательно, а у Александры Федоровны от нервного напряжения последних дней болела голова. Лекарства не помогали, Боткин никак не мог сбить высокое давление. Она отошла от стола и снова села на кровать, подложив под спину подушку. Отрешенно перевела взгляд на окно, за которым виднелся высокий забор и маковки нескольких екатеринбургских церквей, и невольно подумала: «Неужели это конец жизни? Неужели все закончится за этим забором, в этом доме?»