Lithium

– Могу пока приютить у себя, но ненадолго. Я ж сам в коммуналке живу, в одной комнате с мамой…

79

Оля

В воскресенье на Горбушке я встретила Вадима. Я пришла туда посмотреть, каких артистов спрашивают, кем интересуются. Я надеялась уговорить Женю постепенно отказаться от говна вроде Сени, Ефимовой и Соловьевой и перейти на выпуск современных артистов.

После убийства Антона Женя стал больше вникать в дела фирмы, не исчезал на несколько дней, постоянно был в офисе или хотя бы на связи.

День был теплый, солнечный. В парке у ДК желтели деревья.

Когда я шла между палатками, кто-то тронул меня за плечо. Вадим. Мы не виделись несколько месяцев.

– Привет, что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Привет. Пришла по работе. Изучаю рынок.

– Все там же работаешь?

– Ага.

– А я пришел купить кой-какого кино. – Он повернул ко мне две видеокассеты. К ним были прилеплены напечатанные на принтере лейблы: Микеланджело Антониони «Фотоувеличение» и Питер Гринавэй «Отсчет утопленников». – Я сейчас все больше кино интересуюсь. Единственное – своего видика нет, но это не страшно, смотрю у друзей. Пива выпьем?

Я кивнула.

Мы сходили в ближайший магазин, потом сели на лавке в углу парка. Между красными палатками сновали люди. Многие держали кассеты, компакты и видеокассеты.

– То, что там произошло у вас с Владом – это дело не мое, я в это не лезу.

– Я это ценю.

– Я только понимаю, что в последнее время Владу было здесь некомфортно, он все-таки очень питерский человек, не московский.

– Возможно.

Вадим сделал долгий глоток, поставил бутылку на асфальт рядом с лавкой.

– Сквот скоро закроют, – сказал он. – Риту и Димыча посадили. И еще несколько человек из их организации. Они устроили взрыв у здания префектуры. Может, видела? Было в новостях недели три назад.

– Я не смотрю новости.

– Взрыв не особо мощный. Никто не пострадал, ущерб минимальный: вылетело несколько стекол. Но им все равно светит срок, вроде как за терроризм. Они пытаются отмазаться насчет невменяемости. Лучше уж в «дурку», чем на зону. После этого эфэсбэшники приходили в сквот раза три. Сначала забрали все вещи Риты и Димыча, правда, оружия и взрывчатки не нашли, они все это хранили в другом месте. Потом всех допросили. А в четверг Илья встречался со своим контактом в ФСБ и потом всем сказал, чтобы готовились съезжать. В любой момент могут выкинуть.

– У тебя есть, куда переехать? Можешь, если что, у меня какое-то время пожить.

– Спасибо, буду иметь в виду.

80

Влад

Мне было стыдно за то, что я сделал. Но, в то же время, мне было по хуям.

Иван еще ничего не знал. Он вообще много чего не знал и во многое не вникал. Не хотел вникать. Так было и в клубе.

Мы сидели в комнате, пили чай. Его любимый зеленый чай. Играл его любимый Led Zeppelin. Его мать ушла на рынок.

– Помнишь того виолончелиста, Сашу? – спросил Иван. – Хотя, конечно, как ты можешь не помнить? И у него, так сказать, все прекрасно. Играет в оркестре в Хельсинки, в Питер заезжает очень редко. Скажи мне, ты хотел бы посмотреть ему в глаза?

– Нет. Мне насрать.

Иван помешал чай старинной ложкой. У них почти вся посуда была старинной. На стенах висели картины художников начала века. На книжных полках стояли статуэтки из той же эпохи.

Иван посмотрел на меня.

– Ваше поколение – те, кто родились примерно между шестьдесят девятым и семьдесят третьим – это трагическое поколение. Те, кто родился раньше, включая меня, успели еще пожить при «совке», закалиться, так сказать, в этой насквозь прогнившей, фальшивой системе, чтобы быть готовыми к любым переменам и катаклизмам. Те, кто младше, вступили или только еще вступают в сознательную жизнь уже после «Совка», уже в новой реальности. И к ней они более или менее адаптированы. А вы, так сказать, только закончили школу и сразу, не успев еще пожить, не успев понять, столкнулись с распадом всего, с крушением старой системы и построением новой. Правила игры меняются моментально, и игра отнюдь не безобидная, игра кровавая…

– Не обижайся, но все это хуйня. Каждое поколение можно назвать трагическим. Те, кого призвали в армию и отправили в Чечню, они младше меня, это уже, по твоей теории, новое поколение. И чем же им легче?

Пришла с рынка мать Ивана. Отдала Ивану авоську картошки. Они вышли на общую кухню. Я хотел быстро собрать свои шмотки и уйти. Мне не хотелось никаких разговоров. Но так и остался сидеть за столом, глядя на чашку с чаем.

Вернулся Иван. Сел в свое кресло.

– У меня к тебе серьезный разговор.

Я кивнул.

– Ты понимаешь, что это – сервиз конца девятнадцатого века? Он не просто дорог в денежном выражении. Это – фамильная драгоценность, он дорог моей маме как память. И она теперь очень расстроена. Ты украл его, чтобы купить героин? Зв сколько ты его продал?

– Я его не продавал. Я отнес в ломбард. Как только у меня будут деньги, я его выкуплю и верну.

– Откуда у тебя возьмутся деньги? Ты не работаешь, только, извиняюсь, «торчишь». Ты два месяца, как вернулся в Питер, но ничего не делаешь. Ты не репетируешь, не собираешь состав, не пытаешься устроиться на работу.

Я молча слушал.

– Что случилось? Это из-за Оли?