Литнегр, или Ghostwriter

Вторая цидулька, прилагаемая к роману — краткое его изложение. На полторы странички или чуть меньше. Редакционный предрассудок гласит, что изложение делается для художника, дабы он знал, что рисовать на обложке… Почему предрассудок? Чтобы понять это, вернёмся к моему первому двудомскому. Как ты помнишь, читатель, в романе играли немалую роль произведения искусства. Корпя над изложением, я, неопытная юная литнегритянка, из кожи вон лезла, стараясь утрамбовать в полторы странички все сюжетные линии. Упоминались там и картины Леонардо, и бывшие польские замки, где преступники хранили уворованное достояние человечества, и «железная дева», в объятия которой чуть было не попал майор Пронюшкин… Словом, материала для художника пруд пруди!

И что же в итоге оказалось на обложке? Угадали: то, что даже в бредовом сне нельзя связать ни с романом, ни с изложением. На картинке, точнее, коллаже, актёр, который обычно играет майора Пронюшкина, прижимал к себе не присутствующую в сюжете блондинку. На майоре — дублёнка и шапка, на блондинке — песцовая шуба. Самое оно, учитывая, что дело в романе происходит среди лета и носит явно отпускной колорит…

В качестве Двудомского я стала автором пятнадцати заказных романов. Чтобы сосчитать среди них случаи совпадения между картинкой и изложением, хватит одной руки — даже если рука имеет неполный комплект пальцев… Постепенно я прекратила беспокоиться по этому поводу. А изложения начала писать в таком духе: «Дело происходит в Сочи, жарким летом. Сюжет заключается в незаконном изъятии органов у пациентов частной клиники и перепродаже их за рубеж. Филипп Иннокентьевич Дракин — маленький, черноволосый, в очках — нуждается в операции удаления камня из желчного пузыря. Его оперирует доктор медицинских наук Семён Бекбулатович Томилин — толстый, рыжий, лысоватый…»

Иногда срабатывало. Я не хочу сказать, что художник специально изображал очкастого брюнета Дракина и рыжего лысоватого Томилина, но что-то из перечисленного на обложку всё-таки попадало. Например, толпа легко одетых людей. Или набережная в Сочи. Или руки хирурга в резиновых перчатках.

Но чаще всего, думаю, художнику было просто неохота заморачиваться тем, что я там понаписала. Зачем, если всегда есть беспроигрышный вариант — ляпнуть на обложку сзади и спереди кадры из сериала с узнаваемым актёром в роли Пронюшкина! Первые, которые подвернутся. А там уж пускай читатель ломает голову, соотнося обложку с начинкой.

Это меня ничуть не удивляет: в проекте каждый рядовой труженик — что художник, что литнегр — делает свою часть работы с изрядной долей отвращения, стремясь побыстрее отделаться. Кто меня удивляет, так это главный редактор, который должен был, по идее, заметить диссонанс обложки и содержания в подавляющем большинстве книг проекта и принять какие-то меры. Либо художника обязать следовать изложениям, либо нашу братию избавить от бессмысленного писания оных.

Однако всё оставалось по-прежнему. Изложение — священная корова. Одна из тех традиций, бессмысленность которых ясна всем, и которую, однако, все поддерживают… Почему? Очевидно потому, что она — традиция. Других объяснений у меня нет.

В ту зиму я продолжала ещё выбираться в ИЖЛТ, то на лекции, то в кулуары, читала вслух на переводческой студии у Искушевича, но всё старое — новое пока не получалось писать. И всё же я старалась не терять прежнюю среду, дававшую мне столь многое.

Из прежней среды вынырнул ещё поразительный Дудин. Вдруг получилось, что я в силах оказать ему услугу: у него проблемы с зубами, а у меня, всем известно, много знакомых стоматологов… Полная благоговения — сподобилась разговаривать с гением! — я набрала его номер телефона. В трубке зазвучал тот голос, который запомнился по радиопередачам «Финал мира», — на редкость благосклонно зазвучал. Мы поговорили о тамплиерах, о философии истории, о фольклоре балканских народов, о… Находясь в потоке его рассуждений, я теряла всякую опору, пока вдруг неловкая догадка не осенила меня: да ведь он не понимает, с кем разговаривает! Я служила лишь подбрасывательницей новых точек, от которых он пролагал сложные маршруты своих рассуждений. Помнил ли он, что я — Фотина Морозова? Я не стала проверять. Оставила ему координаты лучшего стоматолога, какого знала (быть может он потом и не сообразит, откуда они взялись: подумает, что подбросили тамплиеры или кроулианцы), побыла ещё немного в потоке его мыслей (поток был неостановим, его хватило бы ещё на год) и попрощалась. Если даже он не помнил, кто я такая, было бы нелепо обижаться. На гениев не обижаются.

Я не хотела терять прежнюю среду. Просто у меня вечно образовывался то новый синопсис, то новый дедлайн. Поэтому среда теряла меня. И в какой-то момент потеряла совсем.

Глава 9 Между нами, негритянками