Литнегр, или Ghostwriter

Как ни парадоксально, самым знаменитым литературным рабовладельцем в истории является именно негр… Ну, антропологически-то негром он был всего на четверть, но горячая африканская кровь стала для него частью имиджа; по современным правилам его полагалось бы назвать афрофранцузом… Да, дорогой читатель, наконец-то ты допёр: речь об Александре Дюма-отце. Отце трёх мушкетёров, графа Монте-Кристо и внушительного количества других менее прославленных персонажей, заключённых в колоссальное количество книг (приблизительно 500 томов). О существовании литературных негров я узнала одновременно с тем, как узнала о существовании «Трёх мушкетёров» — из «Трёх мушкетёров» и узнала. В моём зачитанном в детстве издании знаменитого романа послесловие упоминало, что Дюма пользовался литнегритянским трудом — фактически был главой цеха. Лирически повествовалось, как этот огромный, полный, шумный, воодушевляющий человечище собирал своих наёмных работников и красочно излагал им сюжет будущего романа. Они делали пометки, которые потом оформляли в цельное повествование, а сам Дюма брал лучшие куски и компоновал, преображая своим стилем, своими заразительными жизнелюбием и остроумием.

Теперь-то мне ясно, что это легенда: так не работают. Слишком ничтожный выхлоп: заставлять негров тратить время на написание одних и тех же кусков, чтобы в итоге получить роман, скажем, за месяц — за который его мог бы сварганить одиночка! Это ж какая-то литературная студия, а не серьёзный концерн по отъёму денег у массового читателя. Денег было изрядно, судя по тому, сколько их утекло меж смуглых пальцев Дюма: постоянные празднества, путешествия, покупка недвижимости, издание собственной газеты и прочие не слишком мелкие радости. Если вышеописанная картинка в какой-то мере правдива, дюмовские литрабы скорее всего трудились по схеме, которая жива и в наши дни: все получают синопсис, который разбивается на куски по числу участвующих, и каждый выдаёт на-гора своё количество знаков… пардон, количество абзацев: в газетах, где романы Дюма публиковались из номера в номер, гонорар начисляли поабзацно, чем объясняется обилие диалогов, где реплики состоят из одного-двух слов. А ещё нужен участник проекта типа редактора, который всё это сводит, подчищает и следит, чтобы голубоглазая Аннета по ходу действия не трансформировалась в черноокую Жаннету. В роли «типа редактора» мог выступать сам Дюма. Не спорю.

Но, как бы то ни было, широкой публике известен только один литературный негр из дюмовской команды. Звали его Огюст Маке.

Нет, в отношениях с Маке Дюма не был Двудомским. И Андреем Током — тоже. Писать он умел: на момент знакомства с Огюстом Маке, учителем истории в лицее и сотрудником газеты «Фигаро», Дюма был уже состоявшимся писателем. А Маке — не был. Романы и пьесы его исторические нигде не принимали: в точности как сейчас издатели и режиссёры не хотели связываться с никому не известным автором, имя которого не сделает сборов. И вот Жерар де Нерваль, бывший одноклассник Маке, предложил показать его очередную пьесу, уже всеми театрами отвергнутую, самому Александру Дюма. Дюма согласился её посмотреть, изрядно отредактировал, изменил название, и пьеса появилась всё-таки на сцене. А будущие соавторы познакомились.

Соавторы… Ведь при работе над романом, который получил название «Шевалье д'Арманталь», Дюма и Маке были ещё полноправными стопроцентными соавторами! Правда, исходник принадлежал Маке и назывался «Добряк Бюва», однако Дюма не только его отредактировал, но и значительно переписал: обточил заготовку до состояния полноценного изделия. Такой работой мне тоже приходилось заниматься, но я сейчас не о себе, а о Дюма с Маке, а ещё о том, что на обложке должны были бы стоять два имени… Так почему же этого не произошло? Почему автором «Шевалье д'Арманталя» до сих пор значится Дюма? Андре Моруа донёс до нас, что виноват в этом Эмиль де Жирарден, сотрудник газеты «Ля Пресс», где предполагали печатать «Шевалье». «Роман, подписанный „Александр Дюма“, стоит три франка за строку, — заявил де Жирарден, — подписанный „Дюма и Маке“ — тридцать су». Маке получил компенсацию в восемь тысяч франков и продолжил совместную работу с Дюма. По его словам, вначале он был «благодарен Дюма, восхищён и очарован им».

Насчёт восхищения — это я понимаю. Помимо того, что реальный Дюма, Дюма во плоти, судя по отзывам современников, был крайне обаятелен, ситуация общности с раскрученным писателем способна вскружить голову. Я тоже, держа в руках первую вышедшую книгу своего Двудомского, чувствовала мелькание бешеного нимба радужных звёздочек вокруг головы. Я и Двудомский! Двудомский со мной! Я — без пяти минут Двудомский. Верилось, что эти пять минут пролетят быстро, и я займу место… нет, не Двудомского, пусть стоит где стоял, на здоровье, свергать его не собираюсь, я займу своё собственное место, выстраданное индивидуальностью и трудом. И если Маке был благодарен Дюма так же или больше, чем я Двудомскому, я могу его понять.