Литнегр, или Ghostwriter

— Но у него нет никаких грехов. Он чистый светлый человек!

Мимо нас бежали люди. Спотыкались на льду. Спешили дальше по своим веселым новогодним делам.

— Алла, очнись! Как это нет? Он же обманывает тысячи людей, своих читателей. Он присваивает то, что ему не принадлежит.

Глаза Аллы стали как у оленя, который доверчиво подошел к человеку и неожиданно получил выстрел в упор.

— Как ты можешь так говорить? Ты его не знаешь! Он чистый, наивный, как ребенок. Представляешь, он действительно верит, что все эти романы пишет он сам.

«Но это же ужасно!» Восклицание замерло в гортани. Я смотрела Алле в её прекрасные раненые глаза и понимала полную невозможность довести до нее насколько это жутко. И главное, почему. Трудно выразить то, что представляется слишком очевидным.

А может я чего-то не понимаю?

— Стой, погоди. Он правда считает, что вот эти несколько страничек, которые он сочиняет, и есть книга?

— Да, правда, — Алла явно предлагала мне умилиться.

— Какая же это наивность? Это, извини, глупость. Или хамство, — неосторожно сказала я и отшатнулась. Даже чуть не упала, потому что было скользко. Глаза раненого оленёнка полыхнули тёмным пламенем. Из-за очаровательного розового личика выметнулось такое, что лучше никогда не видеть, а увидев тотчас же забыть.

— Не смей! Никогда, слышишь, никогда не говори мне ничего плохого о нём!

Вот теперь я поняла! И по-настоящему испугалась. Не Аллы — что она могла мне сделать? — а того явления, которое она воплощала собой. Мне вдруг предстало воочию, что такое эталонный литнегр. Существо, всецело преданное… нет, даже не так: существо, у которого вынута сердцевина, а взамен вставлено то, что заставляет работать на псевдописателя.

Когда-то, будучи подростком, я смотрела страшный чешский мультфильм о Крабате и чёрной мельнице. Мельник — маг, властвовавший над жизнями своих подмастерьев — казался там мертвецом, которого черти выели изнутри, оставив одну движущуюся оболочку. При этом он в совершенстве владеет практическими приёмами магии, — да, те силы, которые им владеют, оставляют формальные навыки. А что-то главное — отнимают. Какую-то очень важную субстанцию. Невидимую. Но важную.

Как это могло стрястись с Аллой? А как же её зимний рассказ — тонкий, искренний, полный неподдельных чувств… Неужели Андрей Ток совершил над ней чёрный обряд? Или это всё женская социализация, желание служить мужчине как собака? Что же это такое, что способно настолько опустошить человека?

А может и не пустая она вовсе? Может, маленькая писательница внутри Аллы, съёжившись, но не умирая, подаёт негромкий, но собственный неповторимый голос? И чтобы заглушить ни в чём не повинную крошку, требуется кричать на меня?

Пронзило, как молния среди зимы: если литнегритянство делает такое с людьми, пора драпать из этого занятия.

Беги, пока жива!

Если ещё жива…

Мне показалось, что Алла пошарила в сумке, чтобы выбросить мою коробку со стеклянными шариками и звериками в ближайшую урну. Но нет, этого не произошло. Если выбросила, то не у меня на глазах.

Попрощалась, впрочем, вежливо. Неудивительно: нам придётся ещё не раз встречаться. Ведь что бы ни воображал себе Андрей Ток, роман «Режиссёр» всё-таки пишу я.

Я проснулась под утро, в колыхание за окном метельных теней, в мучительное перебирание событий, случившихся за день, всего неотвеченного и несодеянного, всего, что было сделано не так — страшную кару тех, кто совершил неосторожность пробуждения, когда все другие спят. Первое, что припечатало строительной плитой мой полупроснувшийся и оттого особенно паникерский мозг, — я не смогла достойно ответить Алле. Но стократ хуже был пришедший следом пароксизм понимания, что Хоттабыч — не худший вид рабовладельца. По крайней мере, он знает истинную цену Двудомскому. Он признаёт мой талант, хотя и получавший до сих пор только прикладное, внутрииздательское признание. Но Андрей Ток… Я для него не существую как самостоятельная единица. Он не ценит меня даже как орудие производства — меня для него вообще нет! В представлении этого разбухшего от денег типа, который на письме не способен связно построить предложение, роман пишет он сам. А вот все это, что делаем мы, литнегры, — проработка героев, корпение над фразой, ломание головы над композицией, — так, пустяки, завитушки. А что за эти завитушки он платит на тысячу долларов больше, чем за то, что в издательстве признают настоящей работой — так это исключительно потому, что Ток у нас благотворитель, благодетель, светлая личность, пригревающая под крылышком убогоньких сироток вроде меня… Слезы обиды подступили к глазам, но их высушила вспышка негодования. Меня подбросило на кровати. Захотелось немедленно бежать, включить компьютер, написать Алле письмо, где будет и отказ работать на Тока, и обоснование, которое затронет Аллу, покажет ей, в чем она на самом деле участвует.