Лица

— Можно стать странным, если слишком изолироваться от окружающих.

Они улыбались ей — вежливо и успокаивающе, словно родители, считающие, что их дочери-подростку пора понемногу начинать развлекаться.

3

К середине утра свет старел. У него был оттенок сухой пожелтелости, как у поблеклых любительских фотографий в ящике, который давно не открывали. Солнце пряталось за серыми, державшимися вместе тучами; небо испускало слабый запах, спертый, как дыхание давно не евших людей.

Лизе закрыла окна. Снаружи по широкому бульвару проносились автомобили, не обращая друг на друга никакого внимания. Внизу, под окном гостиной, складской рабочий ругался с водителем фургона, из-за чьей машины на некоторое время застопорилось движение. Он возбужденно махал руками и выглядел так, словно впервые в жизни встретился с еще большим эгоистом, чем сам. А может, всё это случилось тысячелетия назад, когда Земли достиг свет давно умершей звезды.

Она села к низкому эмалевому столику между двумя лондонскими диванами и снова взялась за тщательный маникюр. Из-за своих ногтей она потеряла Асгера. После его назначения на должность правой руки министра иностранных дел их пригласили на официальный ужин. По совету Нади она купила себе длинное платье, стоившее уйму денег, и сделала косметические процедуры, которые преобразили ее так, что и родная мать не узнала бы. С окаменевшим от макияжа лицом она беседовала с хозяином, членом парламента, недавно перенесшим инсульт. «Вы, между прочим, написали что-нибудь новое после „Принцессы Сибиллы“?» — пролепетал он. Спутал ее с женой советника по иностранным делам, у которой и правда вышла та самая, единственная, книга. И ради этого комментария пришлось выдержать многочасовое страдание! В одиннадцать ужин закончился — он тянулся так же уныло и бесконечно, как воскресенья в детстве. «Мне было стыдно за твои ногти, — заявил Асгер, когда они вернулись домой. — Я заметил их за кофе. Тебе, конечно же, не понять, но с женой, которая не чистит ногти, мне не продвинуться в дипломатической карьере».

В косметическом салоне не смогли полностью уничтожить следы ее интимного контакта с копировальной бумагой и чернилами. Но если бы удалось, то, наверное, они с Асгером всё еще были женаты. Жизнь — цепочка крошечных и незаметных событий, которые могут переехать человека, если упустить из виду хотя бы одно из них.

Она потрясла пальцами, чтобы лак поскорее высох. Через распахнутую стеклянную дверь было видно, как Гитте двигается вдоль полок в ее кабинете. Каждый день та обнюхивала книги, точь-в-точь как собака обнюхивает деревья или камни в поисках запаха, который заставит ее задрать лапу. С безошибочным инстинктивным чутьем и изысканной ловкостью она высасывала соки и сплевывала ошкурки. Рильке, Пруст, Джойс, Вирджиния Вулф — все принадлежали ей, и она не намеревалась их отпускать, особенно теперь, обнаружив, что от них зависит всё. Подобно самоуверенному знатоку вин, она привередливо потягивала их, катала на языке, вырывала из привычного контекста и удобряла своими бесстыдными трактовками.

Тонкая, изогнутая вопросительным знаком, она вытягивала книгу с самой нижней полки. В этой позе она застыла немного дольше обычного, словно марионетка, чей хозяин забыл потянуть за веревочки. «За ними нужно всё время следить и заставлять играть свои роли», — в ужасе подумала Лизе. Шаг вперед, два в сторону и легкий хлопок в тряпичные ладошки. Стоит хотя бы на миг забыть о них или задуматься о чем-то опасном и неведомом им, угрожающем всему их заимствованному существованию, и они сразу это заметят. И тогда захотят отомстить и начать жить для самих себя, точно так же как никому неизвестная женщина по имени Грете.

В спешке она скользнула под кожу Гитте, сшитую неловко и неряшливо: слишком много разных людей поработали над ней.

— Гитте, — произнесла льстивым тоном, словно уговаривая детей поесть, — как думаешь, тебе подойдет плиссированное голубое платье Ханне? Она из него выросла, и мне кажется, на тебе оно будет хорошо смотреться.

— Подойдет, — ответила Гитте. — Я бы очень его себе хотела.

Ее тощее тело разложилось как перочинный нож, и она выглядела такой счастливой, словно ничего не случилось, — простая бесхитростная радость молодой девушки из-за неожиданного подарка. Лизе помнила, каково быть бедной. Тогда приходилось поступаться возможностью поесть, чтобы купить давно вожделенную книгу. Стрелка на единственной паре чулок воспринималась как настоящая трагедия. Она ходила пешком из одной части города в другую, лишь бы сэкономить на трамвае. Бедность липла к ней, точно невыносимая вонь.

Первую книгу Лизе перевели на одиннадцать языков, но, казалось, богатство сковывало ее так же, как некогда бедность.

— «Лолита», — произнесла Гитте, важно поднимая книгу. — Я не перечитывала ее со времен приюта. Там мы это делали тайком, словно это была порнография.

— Да, — ответила Лизе, пока храбрость истекала в ней, словно песок в песочных часах. — Больше всего завораживает его сопереживание девочке. Он видит ее одиночество, знает, что отрывает ее от друзей.