Лица

— Гитте поставила пластинку, — равнодушно сказала Лизе. — Они с Могенсом жить не могут без сильного шума. Он, наверное, пораньше вернулся из школы.

— Почему ты ее не вышвырнешь? — прямо спросила Надя. — Ты ведь терпеть ее не можешь.

— Она дает мне снотворное, — ответила Лизе осмотрительно. — И это неправда, что я терпеть ее не могу.

Она повысила голос, чтобы перекричать шум, и ее, словно курятник ястребиными крыльями, опять накрыло страхом.

— Она очень умная. Ты не поверишь, сколько всего она прочла. И любит меня как собственную мать.

Ее сердце бешено колотилось, пока она пыталась удержать взглядом Надино лицо, чтобы оно снова не сползло.

— Снотворное, — медленно произнесла Надя, — можешь получить у любого доктора, если ты вообще нуждаешься в таблетках. Не стоит из-за этого попадать в зависимость от Гитте. Лучше бы ты ревновала.

— Доктор Йёргенсен избавил меня от этого чувства, — объяснила Лизе таким тоном, словно речь шла о воспаленном аппендиксе.

— Да, но в этом есть что-то неестественное. Кстати, неплохо бы к нему заглянуть. Кажется, это тебе не помешает. Если на прямоту, ты не совсем здорова.

Слова Гитте. Ничего случайного. Опасность надвигалась одновременно с разных сторон, и было сложно представить, чем это всё закончится.

Надя поднялась, стряхнула крошки с гладкой юбки.

— Мне нужно идти, — сказала она. — Была рада тебя видеть. В последнее время, стоило мне позвонить, Гитте гнала меня, словно в доме покойник. Говорила, ты работаешь и тебя нельзя отвлекать.

— Это ложь, — произнесла Лизе, пока они вдвоем направлялись к выходу. — Но по непонятной причине она не возражала против твоего сегодняшнего визита.

Надя порывисто обвила руками ее шею и поцеловала в щеку.

— Обещай мне, — настойчиво попросила она, — поскорее поговорить с доктором Йёргенсеном. Однажды он уже тебе помог. Ты же знаешь, он твой друг.

В столовой танцевали Гитте и Могенс, извиваясь в такт музыке. Они отпрянули друг от друга, и Могенс злобно посмотрел на мать.

— Мы с Гитте собираемся на демонстрацию у американского посольства против войны во Вьетнаме, — заявил он.

— Держитесь в задних рядах, — весело посоветовала Надя, — иначе рискуете получить дубинкой по голове. Ты даже не поздороваешься со своей старой тетушкой Надей?

— Здравствуй, — выпалил он и побрел в кухню по длинному коридору. Гитте последовала за ним. Она двигалась с напускной молодостью, словно была старше него лет на двадцать, а не на четыре года.

Лизе наблюдала, как Надя надевала пальто перед зеркалом в маленькой и темной прихожей. Может быть, на нее можно рассчитывать; может быть, она на самом деле ничего не знает.

— Забавно, — сказала Надя своему отражению в зеркале, — что у Могенса до сих пор лицо его отца.

— Забавно?

Лизе недоверчиво уставилась на нее, и неожиданно Надя стала слишком большой для прихожей, в точности как керамическая кукла, которую в детстве она усаживала в маленький бумажный театр, склеенный для нее отцом по модели из «Фамилие Журнален». Она с ужасом подумала: люди разбрасываются такими словами, не задумываясь о том, как трудно делить одно лицо на двоих. Им нельзя пользоваться одновременно; Лизе не знала, какая сложная договоренность существовала между сыном и отцом, потому что подобные вещи дети держат в секрете. Глава департамента очень нуждается в своем лице, и ему не подобает носить следы ночных мечтаний подростка или его тайных злоупотреблений. А когда Могенс надевал его, оно было опустошенным из-за взрослых решений и недостатка сна — приходилось стягивать лицо и разглаживать морщины, прежде чем натянуть утром перед школой.

— Пока, Лизе, — серьезно произнесла Надя, — береги себя, ладно? И держись подальше от этих дурацких таблеток. Ты и без них можешь отлично спать.

Надя ушла, и Лизе еще мгновение смотрела на закрытую дверь. Мысли нашаривали лицо доктора Йёргенсена — так роются в шкафу, пытаясь найти давно забытую вещь. Она отыскала его среди множества других лиц и всмотрелась беспокойным взглядом. Длинное, плоское, бесконечное, оно будто доказывало теорему о двух параллельных прямых, которые никогда не пересекутся. Это уже было чересчур, и она снова выпустила его и направилась в столовую выключить проигрыватель.

4

Жила-была женщина, настоящая злая ведьма. И было у нее две дочери: одна уродливая и злая, но любимая, потому что родная. Другая — красивая и добрая, но ненавистная, потому что падчерица…

— Уродливая — это Ханне, а Гитте — красивая.

— Тогда я злая ведьма?

Она потеснее прижала его к себе и улыбнулась маленькому лицу, которое неожиданно выглядело намного старше, чем могло бы в семь лет. Он слишком рано его износил, и пришлось прежде срока надеть другое, ведь никто, кроме самих детей, не властен распределять богатства их времени, как ни старайся, даже если, например, наперед выдать им лакрицу за все детские годы. Герт то и дело с наивной гордостью повторял, что мальчик развит не по годам, но не подозревал, какие ужасные последствия таятся за этой фразой.

— Да, ты ведьма.

Он залился озорным смехом, глядя на нее искренне и прямо, без капли сочувствия, как умеют только дети.