Лицей 2017. Первый выпуск

Более всего интересна сама эта Елена Николаевна. Она вполне может стать героиней книги или фильма. Представь, дочь священника и профессора богословия Московского университета, ездила по селам и весям в корсете (я почему-то представляю ее в корсете) и записывала за русским народом в том числе все эти «п…ды» и «б…ди». Интересно, что Елеонская жила с 1873 по 1951 год. Чувствуешь, как тяжело ей пришлось? Страна поломалась, ей (Елеонской) нет и пятидесяти, и есть любимое дело и научная репутация. Ни детей, ни мужа. Не уехала — куда?! — от материала. Вроде бы не репрессировали. Потом даже наоборот — а тут любимая моя история про Елену Николаевну. После революции она толком не могла работать, буржуазная наука этнография, пережитки прошлого мира и прочее. НО с 1923 по 1934 гг. — ренессанс. Это был ЗАКАЗ! И какой! К Елеонской обратился, вчитайся: Научно-экспериментальный институт игрушки города Загорска. Они хотели создать «подлинно советскую игрушку». Для этого Елена Николаевна составляла сборник «Народная игрушка СССР», фотографировала образцы в Музее народоведения, занималась классификацией, готовила большой труд. Сборник, ясен пень, не вышел, проектную часть Елеонской прикрыли. Этнографический подход к изучению игрушек не оправдал ожиданий заказчиков, никакой там не обнаружилось критики буржуазного строя. А Елеонская больше ничего не сделала в науке. Вроде бы остались ученики и продолжатели. Теперь думаю написать про нее сценарий. Или книжку. Оля, я танцую, пишу страницами, тебя отвлекаю от боли. И себя.

5

Это так судьба зарифмовалась, что их звали Сашами. Но если бы так не случилось, Саша бы все равно переименовала себя в честь мужа. Он был ее истинный спаситель. За любовника, мужа, отца и брата. Восемь лет назад он вытянул ее из жизни, которая тащилась к смерти. Саша рыла себя, хороводила эксперименты. Завтракала рисом и коньяком с добавлением кофе, катилась на работу в рекламное бюро, где ее терпели за больную фантазию и способность писать-рисовать одновременно. Красилась в зеленый или красный, брилась налысо, прокалывала себе брови и соски. В съемной Сашиной однушке гостили съемные люди. Иногда Саша тюбиком выдавливала из себя тексты. За волосы ее постоянно тянул вечно-вечный страх. Саша шарахалась от природы и механизмов, от стекол, лифтов, машин, поездов, детей, толп, часто боялась выходить на улицу. Страшилась болезней и вовсе не всех гостей до себя допускала. Тут — раз, и однажды, по непонятной причине, ей вдруг повезло: появился Саша. Он взял все на себя, разрешил жене заниматься чем угодно, снял хорошую квартиру, победил Сашино рабство от страха.

Саши ощущали друг друга как сообщающиеся сосуды. Если кто-нибудь из Саш заболевал на ходу, второй Саша это чувствовал. Если кто-то из Саш хотел позвонить-написать другому, второй Саша звонил тут же или они звонили-писали одновременно. По запахам одного другой понимал, что у того болит или что тому хочется. Это была настоящая и хорошая любовь.

То-то и странно было, что Саша не понимал сейчас ничего про новую Сашину болезнь. Будто специально влез в свою важную серьезную работу по уши. Не удивлялся, не задавал вопросов про Сашины новорожденные раздражение, злобу и холодность. Саша не хотела домой, мастерила себе встречи, определяла себе место-стол в коворкинге или библиотеке. Саша не видел-не слышал, что уже более двух недель его жена любила другого человека.

5.1