Лицей 2018. Второй выпуск

Он снова начал названивать, уже, видимо, в другое место, где ему сразу ответили.

— У нас есть кто-нибудь, кто может глухонемому объяснить?!

Невозмутимый Коноевский достал листок, на котором было написано: «Я понимаю вас. Я слышу, но не говорю».

Полуобморочный погранец отвел его коридорами-коридорами, поминутно отпирая что-то бейджем (он налегал на приемные устройства всей грудью), в кабинет, похожий на декорацию к полицейским детективам восьмидесятых — царство белого, жалюзи и люминесцентных ламп, — и смылся. Коноевский, впрочем, огляделся очень бегло, понимая, что у него может быть мало времени. Поэтому сел, достал телефон и начал быстро писать.

Времени, однако же, оказалось много.

В конце концов дверь распахнулась, ввалился раскрасневшийся СОБР, а широко ступивший вперед человек объявил:

— Доброй ночи, Аркадий Леонидович. Моя фамилия Волынец. Я майор юстиции, следователь Первого следственного отдела Второго управления по расследованию особо важных дел Следственного комитета Российской Федерации. Вы хорошо меня слышите? Вы меня понимаете?

Все собеседники, впервые заговорив с Коноевским, начинали артикулировать так, будто их выбросило в космос.

Коноевский достал листок, на котором было написано: «Я понимаю вас. Я слышу, но не говорю».

Предутреннее оцепенение Шереметьева бывает недолгим: раз — и выпавшие вдруг час-полтора, после которых — снова ни в одном глазу. Иногда время летит, иногда ползет со скоростью и нудью поломоечной машины. Предутренний час скрасился и краткой склокой ведомств, когда погранцы попросили Волынца пройти в соседний близнец-кабинет, ввели коды, расконсервировали его. Там ждал на телефоне начальник службы безопасности.

— Представьтесь, — безынтонационно сказала трубка.

Волынец представился.

— Майор, вы знакомы с процедурой?

Фамильярное «майор» значило, что собеседник уволился из органов в чине как минимум подполковника.

— В силу особого статуса операции мы не стали уведомлять вас заранее, но, когда приехали, мы сделали все, что положено.

— Да неужели? А что, задержку рейса тоже будет оплачивать Следком? Из бюджета «особого статуса»? — спокойно язвила трубка.

— Во-первых. Мы уведомили о том, с какого рейса снимаем пассажира, тех ваших подчиненных, кому было положено это знать. То, что это не дошло до других служб аэропорта, — это ваши внутренние проблемы. Во-вторых. По моим данным, пассажир Коноевский регистрировался без багажа. Почему вы решили задержать рейс, на который не явился пассажир, если у вас в самолете нет его багажа, я не знаю. Я только знаю, что правила авиационной безопасности этого не требуют. То есть это, обратно, ваши внутренние проблемы. В-третьих.

— Во-первых, — перебила трубка.

Этот долгий и безрезультатный диалог роботов не поколебал настроя следователя. Он вернулся невозмутимым. Сурдо-переводчица заканчивала что-то быстрыми-быстрыми жестами транслировать Коноевскому.

— Я не помешаю? — с напором спросил Волынец. Телефонный разговор все-таки уязвил его. — Аркадий Леонидович ведь у нас не глухой, а слепой, простите, немой, то есть вы можете и вслух рассказать. Он поймет. Мы тоже.

— Это не имеет отношения к делу, — ответила девушка с вызовом.

— Не понял. — Волынец вскинул бровь. — Я вам на всякий случай напомню, что вы участвуете в процессуальном действии. Вот у нас и понятые сидят, которые вас не понимают…

— Я рассказывала Аркадию Леонидовичу, какие его фильмы мне нравятся и почему.

— Прекрасно.

Черт-те кого присылают.

— У него вопрос. Если он арестован…

— Задержан.

–.. то почему он столько времени находится в аэропорту? И почему к нему до сих пор не допущен адвокат, который уже полчаса находится в фойе зоны вылета.

Следователь поразмял шею — влево-вправо, хрясь-хрясь. Будто готовился к показательному выступлению. Возможно, перед Коноевским все — как на сцене.

— Я вынужден еще раз напомнить всему вашему клубу любителей кино, что проводятся процессуальные действия, — с расстановкой начал он: Волынцу хотелось, чтобы он припечатывал словами, а взгляд, которым он обводит собравшихся, был свинцов. — И эти процедуры будут проводиться столько, сколько надо. Гражданин Коноевский. Когда вы ставите спектакль. Вас, наверное, уборщица и гардеробщица не спрашивают, почему вы так долго репетируете? И вообще никто ни о чем не спрашивает. Даже если это постановки «Олимпийского театра». На которые выделялись крупные федеральные гранты. И, может быть, зря. Может быть, если бы спрашивали, мы бы сейчас здесь с вами не сидели… Что касается вашего адвоката, то действительно, возникли сложности с пограничной службой, но скоро мы с вами покинем нейтральную зону, и тогда мы с радостью примем его в свою компанию. А теперь давайте я, с вашего позволения, продолжу заниматься своей работой, потому что мы действительно тратим сейчас впустую очень много времени.

Следователю можно было бы ответить, что две трети его речи — пустота, генерирующая саму себя, то есть та самая неспособность поставить точку. Но все промолчали.